Акт IV: Амнистия

– А ты пойдешь встречать рассвет? – отголосками приглушенного эхо прозвучало в голове Андрея, после чего он, оглядываясь по сторонам, уже в который раз обнаружил себя на той бескрайней поляне своих сновидений.

Юноша, теперь уже точно зная, что это знакомое ему место не может быть реальным и что он просто напросто спит, начал неторопливо прогуливаться по собственной иллюзии, пытаясь понять ее глубину и значение. Но, к его удивлению, эта поляна на сей раз вовсе не была похожа на ту, что он видел ранее, так как там больше не было ни зеленой травы с бесчисленным количеством цветов, ни даже ярко-красных огней и черного дыма, за которыми он с ужасом наблюдал, пребывая на этих равнинах прошлый раз, а был только серый песок под ногами и пепел, медленно осыпающийся с бескрасочного неба.

Молодой человек, находясь в этом явно искаженном и нереалистичном пространстве, не имеющим ни начала, ни конца, долго пытался понять, куда ему идти и откуда именно звучал голос его возлюбленной девушки. Но куда бы он ни смотрел, он всюду видел только густую мглу и бескрайние просторы серой и безжизненной пустыни, в которую и превратилась эта некогда зеленая и цветущая местность. Однако, несмотря на то что среди бесконечных песков, уходящих далеко за горизонт, не было ничего живого, голос Анжелы все же продолжал звучать сквозь непроглядный слой серого тумана то там, то здесь. И Андрей, бегая кругами, пытался всеми силами догнать свою возлюбленную, которую и вовсе-то не было видно. Но в каком бы направлении он ни начинал двигаться, ее голос с каждым шагом только отдалялся от него.

Все это выводило юношу из себя. И он, ни в коем случае не желая расставаться с этим опьяняющим эхом его любимой девушки, продолжал пробираться по пустыне в никуда, нелепо размахивая руками, безнадежно пытаясь развеять мглу перед собой. Однако подобные действия никак ему не помогали. Туман усиливался, а юноша с каждой минутой все больше и больше впадал в отчаянье. Он не видел Анжелу уже так давно, что ему на мгновение даже показалось, что он и вовсе стал забывать ее облик. И тогда, из последних сил делая очередной рывок навстречу невидимому источнику голоса в его подсознании, он в ярости закричал: «Анжела!» – сразу после чего резко пробудился.

– Ты чего? – удивленно спросила девушка по имени Александра, глядя на то, в каком состоянии проснулся ее одноклассник.

И Андрей, обнаружив себя сидящем на сырой земле возле гнилого дерева посреди незнакомого ему горного леса в компании Альбины и Александры, стал наминать свои глаза кончиками пальцев, после чего лениво ответил:

– Ай, сон нехороший приснился...

От этих слов Александра тут же поникла головой, ведь после всего, что с ними за эти дни произошло и продолжало происходить, ничего хорошего присниться им уж точно не могло. И, наверное, поэтому она и отказалась вопреки своей усталости вздремнуть с остальными, мотивируя это тем, что в целях безопасности, как она выразилась, кто-то все-таки должен был сторожить сон других.

А Альбина, которая тоже проснулась только минуту назад, на реплику юноши, наоборот, подняла на него свои большие голубые глаза и с достаточно хитрой улыбкой подмигнула однокласснику.

– А ты уверен, что сон был плохим? – спросила она, явно намекая на то, что сон мог быть эротического характера, поскольку Андрей называл не чье-нибудь имя, а имя той, которую любил.

– Уверен, – холодно ответил он и, не желая продолжать эту тему, резко поднялся на ноги, начав вытягиваться после длительного и неудобного пребывания на колючей траве. – Как долго мы проспали? – спросил он Александру.

Девушка же, не зная точного ответа, робко пожала плечами и сказала, что спали они недолго. Однако так ли это было на самом деле – утверждать ей было сложно, ведь из-за густых облаков в небе солнца и вовсе не было видно, поэтому никаких временных ориентиров у Александры не имелось. А говорить, ссылаясь только на личное восприятие времени, ей тоже не особо хотелось, так как они еще совсем недавно изучали по физике теорию о том, что любые наблюдения являются относительными. И хотя из того, что преподают детям в школах, можно практически все подвергнуть тем или иным сомнениям, в верности этой теории они все же были точно уверены, ибо еще с первого класса неоднократно замечали, что один и тот же урок порой пролетал быстро и незаметно, а порой тянулся невыносимо долго и утомительно, и те последние пять минут до звонка на часах в школьных кабинетах тикали так медленно, что казалось, будто часы и вовсе стоят.

– Что ж... – заговорил Андрей, наконец-таки отойдя ото сна, – если мы действительно в Абхазии, то, как я понимаю, нам надо идти на север, дабы дойти до границы России.

После сказанного он резко изменился в лице, недовольно сморщив брови, так как оглядываясь увидел кругом только какие-то бескрайние поля, окутанные туманом, непроходимые леса и очень высокие горы вдалеке. От этого пейзажа, несмотря на всю его природную красоту, юноше становилось очень тоскливо, ибо он понимал, что его шансы и уж тем более шансы девушек выжить в подобных краях довольно невысоки.

Каждый из этих абитуриентов родился и вырос в городе и не имел ни малейшего представления о жизни за пределами человеческого общества. А посему ребята после всего случившегося с ними, находясь здесь, мысленно готовились к тому, что это было еще только началом всех их проблем. Однако, к счастью для них, несмотря на то что они пребывали в горах, здесь все же было тепло и, пожалуй, даже душно, из-за чего думать об одежде им по крайней мере пока было совсем необязательным.

– А я слышала, что, если ты в чужой стране без документов, надо первым делом обращаться в консульство или в посольство... или куда-то там... – осторожно начала Александра, будучи не совсем уверенной в достоверности этой информации.

– Ага, – скептически ответил парень. – А ты знаешь, где оно находится? Я лично, кроме гор и деревьев, вообще ничего не вижу. А то... посольство захотела... и персональный самолет на блюдечке.

Услышав интонацию юноши, Александра мгновенно замолчала. А Андрей же виновато поник головой, понимая, что ему совсем не обязательно грубить девушкам, ведь они находятся в точно такой же ситуации, как и он.

– А даже если мы и обратимся к кому-нибудь за помощью, то как мы объясним все это безумие, что с нами случилось? – уже более спокойным голосом продолжил он. – Мы ведь сами не знаем, что с нами происходит и что это был за военный эксперимент такой... тайно отправить нас на войну. – Андрей на мгновение притих, вспоминая тех, кого сейчас с ними нет. – И я уж молчу про то, что мы вступили в контакт с террористом и что, если верить тому адмиралу, то официально мы уже давно мертвы... и даже более того – мы никогда не рождались! Поэтому даже если мы и свяжемся с нашим консульством, то о чем, интересно узнать, мы будем с ними разговаривать? Да они не поверят ни единому слову, отправят нас в дурдом... где, признаться, нам самое место. – Он недовольно ухмыльнулся и добавил: – Поэтому, если нет идей получше, то предлагаю тупо идти на север. Авось и правда доберемся до границы.

– А через границу мы как перейдем... без документов-то? –спросила беременная девушка, убивая ладонью многочисленных комаров и мушек, что садились на ее нежную кожу.

– Откуда я знаю... – резко ответил Андрей. – Эти грузины же как-то перебираются к нам через границу целыми семьями. Как-то же нелегально мигрируют. А чем мы хуже? Мы, наоборот, возвращаемся на родину. Но, так или иначе, нам до этой границы еще добраться надо... если она, конечно, вообще существует.

Он начал вглядываться в даль и увидел, что серый туман по причине усиливающегося ветра стал потихоньку рассеиваться, из-за чего силуэты горных вершин теперь вырисовывались куда более четкими очертаниями. Однако, несмотря на хорошую видимость, куда бы он ни поворачивал голову, все в этом месте казалось практически идентичным.

Бесконечные горы и леса.

– Да где же здесь север, мать его?! – возмутился Андрей, глядя на толстый слой непроглядных серых туч в небе, по причине которых солнца и вовсе не было видно. – Ну и как же нам теперь определить направление? – продолжал он, нервно шагая туда-сюда. – Вы вообще помните, откуда мы пришли?

Девушки ничего не ответили, а только задумчиво пожали плечами. Они, убегая без оглядки от того места, где погибли их друзья, действительно не следили за тем, куда держали путь. Да и сам Андрей, будучи не менее растерянным, следуя за ними, тоже не запомнил дорогу.

– Кажется, оттуда шли, – робко начала Александра, указав пальцем куда-то в сторону.

– Кажется? – переспросил юноша, приподняв брови, намекая на то, что они сейчас не в том положении, чтобы полагаться на какие-то догадки или сомнительные предположения.

И Александра, не до конца уверенная в своих словах, тут же опустила глаза, считая, что они заблудились в первую очередь по ее вине, так как это именно она столь безрассудно мчалась в лес по склонам холмов, ведя Альбину и Андрея за собой, не давая никому и слова сказать, не говоря уже о том, чтобы просто подумать, куда они вообще идут.

– Это Анзор, черт бы его побрал, мог с любой травинки определить нужное направление! А я не он! – очень резко и неожиданно продолжил молодой человек после затянувшейся паузы. – Да и вообще... – Осматривая местность, он сделал глубокий вздох свежего горного воздуха. – По сути говоря, все, что мы изучали в школе, в реальной жизни вовсе не имеет смысла... и я уж молчу о каком-то там практическом применении. Все эти якобы важные знания, которыми нас пичкали с рождения, имеют значение только в обществе людей. А за его же пределами они и бычьего помета не стоят!

Юноша, прекратив ходить кругами, в гневе пнул камень, а потом с недовольным хрипом сел обратно на землю, тревожно морща лицо, размышляя над безысходностью своего положения.

– А ведь Андрей прав, – очень спокойно и, пожалуй, даже игриво заговорила Альбина, наглаживая свой живот. – Нас в школе учили чему угодно, но только не тому, что действительно важно. – Она с грустью улыбнулась. – Изучая предмет истории, нам более миллиона раз рассказывали о различных казнях, пытках да других методах убийства, будто это так существенно знать, кого каким способом лишили жизни. Однако на той же самой биологии нам ни разу не обмолвились и даже не намекнули о том, как люди рождаются. Всякая никому ненужная чепуха про деление клеток да размножение диких бабочек есть, а про то, как появляемся мы сами... как рождается человек и каким именно способом... ни единого слова.

– Учителя считают, что этому должны учить родители ввиду какой-то глупой скромности, предрассудков и опасения того, что это якобы очень личная тема. А родители, отдавая детей в школу, считают, что нас там и так всему научат, – начал Андрей и тут же усмехнулся, глядя на Альбину. – Однако лично тебя этому учить-то и не пришлось. Ты у нас вундеркинд-самородок. Так что не жалуйся! Кстати... может, наконец скажешь нам, кто отец?

Рыжеволосая девушка проигнорировала последний вопрос и продолжила излагать свои мысли все с той же неоднозначной улыбкой на своем опечаленном лице:

– И помните, какой был скандал, когда узнали, что я беременна. Вся школа на ушах стояла! Все эти наши учительницы... – она немного запнулась, – фригидные, сухие и черствые, голодные на мужчин и завидующие нашей красоте и молодости, потом только и делали, что с осуждением смотрели на меня и мой растущий живот. И я все время думала: за что меня осуждают, если они, будучи нашими наставниками и более опытными людьми, не провели нам ни одной лекции по поводу того, как правильно предохраняться? – Альбина невинно посмотрела на небо. – Все, что я об этом знала, было взято либо из фильмов, либо из интернета. Результат на лицо!

– Кстати о фильмах! – неожиданно заговорила и Александра. – Я, кажется, знаю один способ, как определить, где север.

– Опять кажется... – Андрей недовольно вздохнул.

– Я недавно видела в кино, – продолжила девушка. – Если взять металлическую иголку, как-нибудь наэлектризовать ее и подвесить, то она будет указывать на север. Это такой самодельный компас.

– Да, я тоже что-то такое видел, – задумался юноша. – А что?.. Теоретически может сработать! Так или иначе... это лучше чем ничего.

И не успев договорить, он уже приблизился к Альбине и без спроса с ее пышных рыжих волос снял тонкую и достаточно продолговатую булавку, которую незамедлительно выгнул в своих руках. А через несколько секунд, подобрав с земли первый попавшийся ему под руку камень, принялся небрежно точить кончик этого металлического предмета.

– Так... у кого-нибудь есть какая-нибудь веревка или что-то... – заговорил паренек, но Александра уже сама протянула ему тонкую нить от своего порванного во многих местах белого платья.

– Подождите! – наблюдая за действиями товарищей, осторожно начала Альбина. – А как вы собираетесь наэлектризовать эту... иглу?

– Как это как? – удивился Андрей, начав тереть булавку о волосы на своей голове. – Вот так. А как еще-то? – Он усмехнулся. – Хотя, признаться, я не помню, чтобы мы и это проходили в школе. Однако знаю, что еще в начальных классах мы с ребятами на переменах так натирали о волосы пластмассовые линейки и смотрели, как к ним тянутся кусочки бумаги, называя это магией.

– Нет... я помню, что мы так заряжали эбонитовую палочку на первых уроках физики, но мы тогда терли ее о какую-то специальную шерсть, – сказала беременная. – Я и не знала, что волосы способны наэлектризовать что-либо.

– Видимо, учителя считают, что это настолько очевидные вещи, – начала Александра, – что лучше рассказывать нам о волновых свойствах микрочастиц и дифракции электронов, нежели о том, до чего рано или поздно мы и сами можем дойти.

– Да говорю же, что все знания, которыми нас кормят в школах, имеют смысл только в цивилизации, а окажись в дали от нее... как вот мы сейчас... так сразу осознаешь всю глупость и никчемность этих уроков и многих лет так называемого образования, – недовольно бубнил Андрей, привязывая белую нитку к металлической булавке. – Какие у нас вообще предметы-то были? Алгебра, геометрия? Да одно то, что любые уравнения и числа являются условностью, ибо только люди придают символам смысл, уже делает эти науки, как минимум, бесполезными. Конечно, если мы будем строить плотину или пытаться обдурить людей, создавая биржи и финансовые пирамиды, – подобные знания будут очень кстати. Но все это, как я уже говорил, только в рамках цивилизации. И я уж молчу про то, что математика не такая уж и точная наука. Люди считают в общепринятой десятичной системе исчисления, а переведи все это во двоичную, восьмеричную или шестнадцатеричную систему, как мы делали на информатике, так сразу многие теоремы оказываются несостоятельными. – Он усмехнулся. – А уж про эту информатику-то, как обязательный предмет, я вообще молчу. Не будет электричества – не будет и целого предмета. Что у нас там дальше по расписанию было? Химия? Ну да... надеяться превратить водород в золото – действительно полезный навык... ничего тут не скажешь! Про урок физики мы уже сказали. Сам предмет, конечно, неплох, но вместо того чтобы преподавать нам действительно нужные и практические вещи, как создание этого же самого компаса, мать его... или каких-нибудь других жизненно необходимых вещей... нас там пичкают потоком каких-то бесконечных формул, основанных на одной только теории, которые, в свою очередь, базируются на сплошных допущениях и постулатах. То же самое и с биологией. Вместо того чтобы писать в учебниках полезную информацию: какой зеленью здесь можно питаться и какой травой нам исцелять эти ссадины – там все так красиво и с иллюстрациями излагают про никому ненужные бактерии и моллюски, которых я сроду-то никогда не видел, да про прочее дерьмо. У нас даже анатомии-то не было!

Андрей в гневе отбросил от себя тот заостренный продолговатый предмет, ибо, будучи тем, кто до этого момента ни разу в своей жизни не держал в руках иголку с ниткой, так и не смог завязать обыкновенный узел вокруг простой булавки для волос. И тогда Александра, подобрав брошенную на землю металлическую вещицу, сама начала создавать компас.

– Вообще-то я согласна, – неожиданно заговорила она, ловко завязав узел, с которым Андрей не мог справиться в течение нескольких минут. – Вот лично я никогда не понимала урок литературы. Для чего он? Какая от него польза? Цитировать где ни попадя стихи и разбираться в культуре позапрошлого века... или что? Да мы за современной-то культурой не успеваем, а они хотят, чтобы мы досконально разбирались в культуре прошлого и даже более того... понимали их жизненные устои, душевные терзания да какие-то там давно неактуальные на сегодняшний день способы мышления и мировоззрения. Нет, ну для общего-то образования это все, конечно, интересно... – задумалась девушка, вспомнив о пареньке по прозвищу Артист, ибо это был его любимый предмет. – Но если педагоги хотят посвящать нас в культуру, то почему была только одна литература? Почему не было уроков эстетики, не преподавали историю моды, живописи, скульптуры да той же самой музыки?

– Притом что большинство видов этих искусств появились задолго до самой литературы, – подметил Андрей.

– Верно! – Александра улыбнулась. – Зато был предмет ОПК, где нас учили нести деньги в храм, и урок обществознания, где рассказывали как правильно, и, главное, за кого голосовать.

– Да... И если подумать, то в этих школах и вовсе не учат людей быть людьми. Там учат быть только членами общества... а точнее его рабами, но не людьми.

– Что ж... – в разговор вступила Альбина, медленно приподнявшись с холодной земли. – Если вы действительно были так недовольны школьной программой, то почему вы об этом не говорили учителям? Почему не предъявляли свои претензии и не выходили на диалог с администрацией?

Александра и Андрей виновато проглотили слюну, невольно соглашаясь с тем, что они действительно ничего из этого не делали, а просто плыли по течению вместе со всеми, брали то, что им предлагали, и ничего большего не требовали, не говоря уж о том, что они и эти-то уроки прогуливали при первой возможности, а когда же присутствовали на них – совсем не слушали преподавателей да думали только о том, чтобы как можно быстрее уйти на перемену.

– У нас же были советы класса, – продолжала рыжеволосая, – собрания учеников, кружки. Артист же как-то, помню, попросил сделать интернет-страничку нашей школы, и ее сделали... и не просто так, а под его личным руководством. Также появился и тот шахматный турнир, по которому все с ума сходили, ибо кто-то из ребят придумал его провести.

– Артист и придумал... – с грустью в глазах сказала Александра.

– Ну так а вы чего молчали? – Альбина непонимающе посмотрела на одноклассников. – Могли бы и предлагать свои идеи.

– Ага, – ее резко перебил юноша. – Во-первых, я как-то в начале этого года намекнул в учительской про то, что школьный бюджет в первую очередь надо вложить на замену аппаратуры для дискотек, так как у нас там колонки и усилители еще с советских времен стоят... а не тратить деньги наших родителей на приобретение каких-то новых парт для младших классов, лишь бы на что-то поскорее отмыть бюджет, притом что старые парты были приобретены еще только в прошлом году. Я-то предложил. И знаешь, как на меня потом учителя бузили... и, в частности, директор? – Андрей недовольно зарычал, продолжая изучать незнакомую местность вокруг себя. – А во-вторых, кто же, мать вашу, знал, что мы здесь окажемся?! Кто ж знал-то, что все это случится?!

И понимая, что эти бессмысленные разговоры им уж точно никак не помогут, он приблизился к Александре и, глядя на блестящую булавку в ее руке, настойчиво спросил:

– Ну что там? Компас этот твой работает?

– Не знаю, – ответила она и, вновь натерев металлическую иглу о волосы, выпустила ее из рук, дабы этот предмет, почти не имеющий веса, повис на короткой белой нитке, которую девушка так аккуратно держала между пальцев.

Поначалу тонкая булавка просто безостановочно болталась, подобно маятнику, но через несколько секунд движения упорядочились, и она начала крутиться вокруг самой себя то в одну сторону, то в другую. И с каждым разом эти движения становились все медленнее и медленнее. Абитуриенты, пристально наблюдающие за висящим предметом, стараясь и вовсе не дышать, понимали, что данной криво заточенной иголке надо просто остановиться, и то направление, в которое она укажет, теоретически и должно быть севером. Однако, когда булавка наконец прекратила кружиться и указала дорогу, Андрей скептически спросил:

– А откуда мы знаем, что она показывает на север?

– В смысле? – удивилась Александра, вновь приведя нитку в движение для повторного анализа. – Я, конечно, не была отличницей, но законы природы и физики обычно работают независимо от нашего невежества или желаний.

И как она и надеялась, игла во второй, а потом еще и в третий раз указала примерно в одну и ту же сторону. А посему сомнений по поводу того, что север был именно в том направлении ни у кого больше не возникало.

Дорога была определена, но вопросы насчет того, как долго им по ней идти и найдут ли они там свое спасение, пока так и оставались без ответа. Однако Андрей, Александра и Альбина точно знали, что так или иначе, а им все же надо двигаться вперед и ни в коем случае не останавливаться надолго в одном месте, ибо, находясь в горах без еды и возможностей связаться с цивилизацией, малейшее промедление могло стоить им жизни. И искренне надеясь, что им все же удастся вернуться домой, они, доверив свои судьбы какой-то тоненькой иголке и белой почти незаметной ниточке, отправились в путь через бескрайние леса.

А параллельно им в нескольких десятках километрах по не менее крутым холмам бежали и остальные выжившие ребята из их класса. Ими были Аист, который, не жалея сил, торопливо шагал впереди всех, постоянно держа автомат наготове, изучая незнакомую местность, Артист, который следовал прямо за ним, постоянно спотыкаясь о неудобные камни, ибо его ногам был непривычен быстрый шаг, и девушка по прозвищу Невеста, которая, волоча за собой свое неудобное изорванное выпускное платье, с огромным трудом догоняла мальчишек.

Они бежали через горы практически не останавливаясь, невольно любуясь первозданной и девственной красотой этих земель. И оттого, что они двигались очень быстро, напрягая каждую мышцу своей опорно-двигательной системы, они шли вперед, вовсе не думая о еде и даже о том, что с ними происходило в течение этих дней, так как их мозг был отвлечен только одной единственной мыслью об отдыхе. Несмотря на всю усталость и изнеможение, ребята продолжали идти вперед, ибо как можно скорее желали покинуть эти чарующие, но теперь уже ненавистные им края.

– Все... хватит... – в один момент произнесла Невеста, не имея больше сил бежать за остальными. – Я так не могу... не могу больше...

Она, испытывая сильное головокружение от усталости и переизбытка чистейшего горного воздуха в легких, неуклюже повалилась на землю, начав кувырком скатываться со склона холма. Парень в праздничном белом костюме, увидев это, побежал ей на помощь, но как бы он ни пытался вернуть девушку в строй, ее полные болевых мозолей ноги отказывались подчиняться.

– Так ладно, – заговорил Аист, видя состояние своих одноклассников. – Перерыв пять минут! – Он лениво опустил оружие и уселся на траву, но потом, слегка расслабившись, вздохнул и добавил: – Нет... пусть будет десять! Да к черту! Двадцать!

Здоровяк усмехнулся от своих же слов, прекрасно понимая, что они все равно не ведут никакого счета времени. Абитуриенты даже не имели представления о том, как долго они шли, ибо у них не было в наличии никаких приборов, указывающих время. Однако они точно знали, что близился вечер.

Бескрайнее небо, полное серых туч, темнело, из-за чего отдаленные леса и вершины гор становились еще более бесцветными, чем они до этого казались, будто кто-то выключал краски. Все было похожим на старое черно-белое кино, но несмотря на это, подобными красотами чистой природы трудно было не любоваться.

Аист, невольно ощущающий себя героем его любимых приключенческих романов, сидя на камне, держа заряженный «АК-47» в руках, наслаждаясь очарованием вечерних гор, думал над тем, как же в таких красивых местах может твориться нечто настолько ужасное, как война. Но, так и не найдя для себя утешительного ответа, он зевнул во весь рот и, вспоминая свою теплую, уютную, домашнюю кухню родного дома, с легкой улыбкой пробормотал:

– Ох, дедушкина настойка сейчас совсем бы не помешала! – Он вновь призадумался. – И уверен... сию минуту она такой горькой бы мне более не казалась.

– Алкоголь – это не решение проблем, – устало заговорил парень в белом, тоже любуясь прекрасным горным пейзажем. – Спиртное не даст тебе ответов, разве что поможет забыть сам вопрос.

– Думаю, это мне сейчас и надо, – прохрипел здоровяк.

– И мне... – тяжело дыша, вставила лежащая на земле Невеста, крепко зажмурив глаза, дабы ничего более вокруг себя не видеть. – Напиться бы да забыть про все... и поскорее!

– Ну уж нет! – резко подхватил Артист. – А я вот не хочу ничего забывать! Хочу помнить... все помнить, что здесь случилось!

– А можно подумать, у тебя есть выбор? – ехидно буркнул Аист, ни на мгновения не прекращая думать об остальных ребятах и, в частности, тех, кто совсем недавно погиб прямо на его глазах. – Все, что с нами произошло... думаю, мы даже в могиле не забудем.

– Это верно.

– А я бы все равно выпила, – тяжело вздохнув, вставила девушка.

– Алкоголь, как религия, – для рабов. – Парень в белом, расслабившись, откинулся спиной на траву, пытаясь вообразить себе, что же в этот момент могло происходить с его возлюбленной Александрой.

Но все эти мысли о ней были резко прерваны тем, что Невеста, сидящая в метре от него, неожиданно задала вопрос, на который ему совсем не хотелось отвечать.

– А за что ты так не любишь бога? – сказала она, вспоминая их недавний разговор у реки. – Не потому ли, что ты просто держишь обиду за то, что ты... извини конечно... но ты родился инвалидом?

Артист медленно стал качать головой, давая однокласснице понять, что она и понятия не имеет, о чем говорит.

– Вот... та же самая религия и церковь... – продолжала девушка. – Лично тебе они разве сделали что-то плохое?

– Лично мне? – Артист не выдержал и резко поднялся на ноги, повернувшись к Аисту лицом. – Слушай, Птичка... расскажи ей! Просвети ее! Поведай о темных пятнах ее же истории. Думаю, ты менее наивен, чем некоторые, и знаешь о чем идет речь.

Парень в белом зашагал куда-то в сторону, оставляя их одних, дабы не слушать то, о чем сейчас здесь будет разговор.

– Что ж, почему бы и нет, – зевнул Аист и медленно подвинулся к девушке. – Ты слышала про... оборотней? – осторожно начал он, не зная как бы правильнее изложить суть вопроса.

– Про оборотней? – Невеста усмехнулась, предположив, что здоровяк сейчас ей начнет рассказывать какую-нибудь очередную глупость из фильмов ужасов или фантастических книг, которые он так любил. – Это такие мифологические существа. Наполовину люди – наполовину собачки, волки или какие-нибудь другие зверюшки.

Она игриво улыбнулась, не воспринимая начатую тему всерьез. Однако Аист посмотрел на нее строгим и очень серьезным взглядом, молча дав ей понять, что он вовсе не собирается шутить, из-за чего девушка, даже не зная о чем и думать, удивленно приподняла брови.

– Да, безусловно... – наконец-таки продолжил здоровяк, – оборотни, о которых мы знаем сегодня и о которых пишут романы да снимают кино, – это все действительно чепуха и детские сказки. Но... – Он хитро посмотрел на одноклассницу. – Все... я повторяю... абсолютно все мифологические персонажи, вошедшие в историю, и уж тем более такие часто упоминаемые, как оборотни, в той или иной мере имеют своего реального исторического прототипа, а точнее человека или группу лиц, по образу которых и слагали эти легенды.

– А причем здесь религия и уж тем более наш Артист? – до сих пор не понимая всей сути, настойчиво спросила Невеста.

– Ну... а вот ты подумай: какие именно люди могли стать основой для данных историй? Какого, по-твоему, человека можно было легко назвать исчадием ада, оборотнем или нечистью только потому, что он передвигается немного иначе или вообще ходит на четвереньках? – Аист слегка повернул голову и посмотрел на паренька в белом, прогуливающегося под деревьями в десятке метров от них.

– Ты про Артиста... в смысле про... инвалидов? – осторожно спросила девушка, вспомнив, что этот болезненный юноша как-то еще очень давно рассказывал про то, что из-за слабой опоры в ногах он без своих вспомогательных скоб был не в состоянии долго ходить, не говоря уже о том, чтобы и вовсе стоят на ногах более пяти минут.

– Именно, – продолжил Аист. – На протяжении всей истории таких, как он, либо сразу убивали при рождении, либо уносили в лес для того, чтобы их убил голод или что-нибудь еще, дабы люди тем самым не запачкали в крови свои христианские ручки. Ибо как бы там ни было, а убийство это, типа, грех. – Здоровяк криво улыбнулся. – И если же нездоровому и чаще всего физически уродливому ребенку каким-то чудом удавалось выжить в лесу, он начинал жить сам по себе вдали от цивилизации, подобно зверю, не имея ни образования, ни каких-либо других общественных норм, подчиняясь только законам природы и собственному инстинкту выживания. – Аист сделал глубокий вздох, думая над тем, что им сейчас совсем не помешал бы такой инстинкт. – И когда люди, воспитанные в рамках цивилизации и религии, видели этих живущих в лесах полузверей-полулюдей, они от своей слепой веры называли этих простых несчастных выродками ада и под руководством священников организовывали целые крестовые походы на уничтожение этих так называемых оборотней, ведьм и колдунов. Холокост нервно курит в сторонке! – с усмешкой добавил он. – Такая инквизиция была практически во всем мире. А у нас в стране так она и до сих пор существует. Так что... теперь-то ты понимаешь, почему Артиста так выводит из себя когда кто-то там начинает пищать о боге да каких-то там религиях? Это тоже самое, что рассказывать африканцу про величие и благородство белого человека и при этом думать, что он не забьет тебя ногами, ибо этот негр якобы не в курсе того, как европейские колонисты порабощали и продавали его предков на плантации; или упоминать перед армянином Османскую империю... Можешь говорить что угодно, но геноцид своего народа не забудет никогда.

Невеста задумалась. Ей было сложно поверить, что церковь и, в частности, христианская могла быть как-то замешана в убийстве людей только потому, что тот или иной человек рождался не таким, как остальные. Ей всегда казалось (ибо ей так говорили), что любая религия существует с целью помогать человеку, каким бы он ни был, а не наоборот.

– Но все это как-то совсем не по-христиански... – начала она.

– Почему же? – теперь уже в разговор вступил и сам Артист, медленно вернувшись к ребятам. – Все как раз очень даже по-христиански. Ведь, согласно их идеологии, бог создал людей по образу и подобию своему, а следовательно, все, что не соответствует этому общепризнанному подобию бога и имеет хоть какой-то дефект, является порождением дьявола, а значит, должно быть стерто с лица земли. – Он сел на траву возле Невесты. – Конечно, были и редкие исключения. Если инвалид рождался в знатной семье, ему позволяли жить, однако полноправным членом общества он все равно не являлся. О нем старались не упоминать, да и вовсе не показывать на людях... впрочем, как и сегодня. Также исключениями могли быть и дети самих священников. Их просто с самого рождения запирали в монастырях, превращая в монахов и монахинь, а точнее в рабов, евнухов и наложниц для вышестоящих служителей церкви. Ну а про детей обыкновенных крестьян даже говорить нет смысла. На простых смертных исключения не распространяются. Их просто брали и кидали в печь или же топили, как котят, сразу при крещении.

– Кстати для этого-то крещение и существует, – мгновенно продолжил Аист. – Бородатый дядя не просто так лапает голого младенца и купает его. Он осматривает и проверяет его на физическое состояние, и, если же обнаружит какой-нибудь дефект, то он имеет право... да и вообще просто обязан в этой же «святой водичке» утопить данного ребенка. Это обыкновенный обряд посвящения. И, как в каждом религиозном обряде, человека либо пропускают в общину, либо убивают, как негодного и ненужного этой общине. Как гласит поповская мудрость: «Не важно, что мертвый, важно, что крещенный!» Во все времена и у всех народов было так, есть и будет. Меняется только антураж, а суть ритуалов остается. Думаешь, почему мать как бы не имеет право крестить собственного ребенка, и, типа, всегда должен быть какой-то другой крестный родитель? – Аист игриво поднял брови. – Да потому что мать, в отличие от стороннего человека, всегда может воспротивиться, если ее ребенка будут топить! Это же ясно, как день! И я поражаюсь, что люди смогли все это позабыть.

После услышанного девушка невольно подумала о сожженном на костре Чекко д’Асколи, Мигеле Сервете, Квирине Кульмане и Джордано Бруно, о которых они совсем недавно упоминали в школе. Ей также припомнились и небезызвестные случаи с Галилео Галилеем и другими учеными в истории, которых церковь либо притесняла, либо вовсе казнила и на сей раз не по какому-то там расовому или физиологическому признаку, а просто потому, что кто-то мыслил немного иначе. И размышляя надо всем этим, ей стало немного грустно, так как до этого она и вовсе-то никогда не думала, что у ее религии, которая передавалась в ее семье из поколения в поколение, могла быть и другая сторона, притом что все это являлось только вершиной айсберга.

В этот момент Невесте даже захотелось извиниться перед Артистом за то, что она, возможно, говорила такие вещи, которые его могли сильно задевать, но, слегка собравшись с мыслями, решила этого не делать, поскольку мгновенно вспомнила, что в их стране существует закон об «оскорблении чувств верующих», а закона о чувствах неверующих нет (из-за чего следует вывод, что у неверующих и вовсе нет никаких чувств). И судя по всему, что только что здесь было сказано, это ему надо было перед ней извиняться, а не наоборот, ибо как бы там ни было, а он все-таки плохо отзывался о ее религии, ведь озвучивание малоприятных фактов всегда можно счесть за оскорбление.

– Да, но все-таки... – продолжила девушка, – что плохого сделала церковь лично тебе? То, что она когда-то в прошлом уничтожала твой... – Невеста хотела сказать слово «народ», но потом слегка запнулась и перефразировала мысль, – ...она убивала тебе подобных, называя вас, как вы говорите, оборотнями, выродками ада, божьей ошибкой и так далее... Но все-таки, может, прошлое уже оставить в прошлом? Может, пора бы уже простить их ошибки?

– Бог простит! – усмехнулся Артист, хитро подмигнув однокласснице. – А я... не бог! И даже не его подобие. Что же сделала церковь лично мне? – Он слегка призадумался, желая уже наконец закончить эту тему. – Мне ничего. Однако моей матери в роддоме, когда я родился, православные акушеры кое-что предлагали... И, прошу, избавь меня от этих подробностей!

Девушка опять хотела что-то спросить, но ей это сделать так и не удалось.

Где-то вдалеке прямо из гущи леса, откуда они совсем недавно пришли, раздался неожиданный и звонкий хлопок, после которого одинокая пуля со свистом пронеслась в сторону ребят.

– Черт! – закричал Аист, резко схватившись за оружие. – Это снайпер! Говорил же – нам нельзя останавливаться... и уж тем более на таких заметных местах. Здесь же война, мать ее!

Он, даже не видя, где находится противник, начал слепо пускать из автомата пули, надеясь такой беспорядочной стрельбой все же сразить неприятеля. Артист в эту секунду тоже хотел открыть ответный огонь по врагу, прячущегося где-то в кустах, однако слегка повернув голову, заметил, как пребывающая в метре от него Невеста, вовсе не понимая, что же именно с ней произошло, с явным ужасом в глазах держится за ногу.

Приглядевшись, юноша увидел, что у его одноклассницы идет из ноги кровь от сквозного пулевого ранения.

– Аист, бежим! – закричал он. – Уходим! В Невесту попали!

– Что? Как попали?!

Крупный паренек, переполняясь ужасом, прекратил стрельбу и подбежал к раненой девушке, которая совсем даже не кричала от боли, так как ее мозг, пока еще находящийся в бодрствующем состоянии, до сих пор не мог понять, как именно реагировать на это незнакомое чувство. И тогда, недолго думая, здоровяк резко взгромоздил Невесту себе на плечи и принялся уносить ее как можно дальше от этого открытого места, понимая, что они здесь легкие мишени.

– Кто по нам стреляет?! – взволнованно кричал парень в белом, с большим трудом догоняя бегущего вниз по склону холма одноклассника, пытающегося как можно быстрее скрыться где-нибудь в лесу.

– Откуда я знаю, кто на этот раз! – в пылком гневе ответил Аист, ощущая, как девушка, которую он нес на себе, начинает медленно дергаться в судорогах, испытывая невыносимую боль. – Это может быть кто угодно! Здесь же зона военных действий! Это могут быть местные, а могут быть и наши... да кто угодно! И какая разница!

Они продолжали мчаться сквозь лес без оглядки, понимая, что, если за ними следует какая-нибудь команда боевиков, то их единственный шанс выжить – это просто бежать и прятаться. И если до этого у них еще было какое-то четкое направление, которому они старались придерживаться, то сейчас они неслись вперед вовсе не думая о том, куда держали путь. Ноги, подчиняясь первобытному инстинкту выживания, сами диктовали им дорогу, и молодые люди даже не думали противиться этому.

И когда абитуриенты уже достаточно далеко отдалились от того места, где ранили Невесту, Аист, тяжело дыша, остановился и, пытаясь нормализовать свое дыхание, хрипло и очень неразборчиво заговорил:

– Вот дерьмо... блин! А мне ведь как-то показалось, что за нами кто-то шел все это время.

– Что?! И ты молчал! – возмущенно воскликнул второй юноша, параноидально осматриваясь по сторонам, понимая, что те, кто по ним стрелял, все еще могут быть где-то рядом.

– Это было всего лишь предчувствие... – тут же уточнил здоровяк, невольно ощущая на себе вину из-за случившегося, так как не предупредил и не предвидел. – К тому же мне не хотелось внушать вам необоснованное беспокойство, и уж тем более надежду...

– Какую еще надежду?!

– Надежду на то, что твоя Александра может быть где-то поблизости, – резко ответил Аист, осторожно положив раненую девушку на землю. – Если бы я только намекнул о том, что кто-то может быть рядом, ты бы скулил, как пес, по своей любимой, а Невеста бы тряслась от страха по каждому шороху в лесу.

– Может, нам и надо было скулить и трястись!

– Может, и надо было! Но какая теперь, мать его, разница?!

Аист, будучи к тому моменту полностью измазанным в крови своей одноклассницы, чье платье уже давно казалось не белым, а красным, долго пытался понять, откуда именно истекала эта жизненно важная жидкость. А когда же он все-таки нашел рану, то крепко схватился за подстреленную ногу девушки и сделал безнадежную попытку хоть как-то замедлить сильное кровотечение.

– Надо остановить кровь! – кричал он. – Не то она долго не протянет! А также... по кровавым пятнам нас легко можно здесь выследить! – Аист требовательно посмотрел на товарища. – Есть какие-нибудь идеи?

– Не знаю!.. – в панике начал Артист, глядя на то, как здоровяк снимает с девушки обувь. – Используй ремень!

– Точно!

Юноши с явным отвращением в глазах стали разглядывать ранение Невесты и увидели, что ее левая нога прямо над лодыжкой имела сквозное отверстие шириной в сантиметр, из которого безостановочно лилась темно-красная густая теплая кровь. А сама девушка тем временем уже давно начала стонать в агонии то теряя сознание, то пробуждаясь, периодически подергиваясь от болевого шока.

– Дай ей таблетки! – сняв с себя ремень, взволнованно заговорил Аист, надеясь, что у его товарища имеется при себе баночка тех амфетаминов, способных заглушать боль.

– У меня их нет! – в ярости схватившись за свои волосы, выкрикнул тот, ругая себя за то, что им предоставили целый ящик обезболивающих препаратов, а он ввиду своей личной неприязни к наркотикам не взял ни одной упаковки тех красно-белых пилюль.

Через несколько секунд здоровяк уже затянул свой упругий кожаный ремень на ноге Невесты, тем самым надеясь, что кровотечение замедлится, однако особого результата это не дало. Кровь продолжала идти, и перед юношами, молча смотрящими друг другу в глаза, предстал нелегкий выбор. Они могли оставить одноклассницу здесь и бежать дальше, имея неплохие шансы спастись самим – или же продолжить безнадежные попытки по спасению раненой и тем самым оставаться сидячей мишенью для того, кто в них стрелял.

– Ну уж нет!.. – начал Артист. – Я ее так просто не брошу!

– А что делать?! – морща лицо в отвращении от всего происходящего, заговорил Аист. – Она истечет кровью! Мы не можем ей помочь...

– Надо прижечь эту рану! – резко ответил юноша в белом и торопливо вытащил из автомата патрон, после чего зажал пулю между зубов и, ломая свою челюсть об этот холодный и неприятный на вкус предмет, стал отсоединять пулю от самой гильзы.

Когда же ему это удалось, он, не теряя ни секунды, высыпал порох от патрона прямо на кровоточащую рану девушки.

– Ты что делаешь? – удивился Аист.

– Импровизирую! – ответил Артист. – У тебя есть зажигалка?

– Должна быть, – промолвил тот и начал ерзать по карманам.

Через несколько секунд он достал из кармана брюк свою старую американскую зажигалку и протянул ее однокласснику.

– Ну... держись, сестрица! – затаив дыхание, прошептал паренек в белом и не мешкая поджег высыпанный порох.

Рана загорелась ярко-красным пламенем, и девушка, испытав эту молниеносную боль от огня, закричала во всю силу своего звонкого голоса еще сильнее. Артист резко схватился рукой за ее лицо, чтобы закрыть ей рот, ибо по крику их можно было очень легко здесь найти. Однако успокоить девушку было не так просто. Она, не контролируя себя, продолжала стонать и в один момент даже укусила одноклассника, в нестерпимой агонии вцепившись зубами ему в пальцы, чуть не прокусив их.

Громкое эхо от ее криков еще долго кружило по лесистым холмам, а когда наконец затихло, Аист, глядя на обезображенную ногу светловолосой красавицы, тихо произнес:

– Мне почему-то кажется, что там был только один стрелок. И думаю, что мы живы только потому, что этот снайпер – дилетант. Будь он чуть поопытнее, он бы ни за что не промахнулся по нашим затылкам.

Артист никак не отреагировал на эти слова. Ему было абсолютно безразлично, кто и зачем в них стрелял. Он видел результат, и этого было достаточно, чтобы ненавидеть весь этот мир и все живое на нем. А когда он обвязал рану Невесты порванными лентами ее же платья, он, понимая, что никому из них нельзя долго оставаться на одном месте, медленно поднялся на ноги и, отряхивая свои грязные и запачканные в крови ладони, молча продолжил идти через лес.

Аист же, глядя на своего одноклассника, сделал глубокий вздох и, вновь положив девушку себе на плечи, тоже зашагал вперед, догоняя товарища, невольно размышляя над тем, что на месте Невесты сейчас бы мог быть и Артист, и даже он сам.

– Ну а что, интересно узнать, ты скажешь насчет бога сейчас? – тихо спросил здоровяк, когда раненая девушка, которую он нес на себе, наконец-то перестала стонать, да и вовсе погрузилась в сон. – В смысле, что с религиями-то все понятно, – продолжал он. – Каждая религия – это зло в костюме благодетеля, не говоря уже о том, что к какой-то там божественности они имеют такое же отношение, как и теннисный мяч к шахматам. Как говориться, тоже спорт. Но что насчет самого бога?

– А почему ты спрашиваешь? – удивился Артист, посмотрев через плечо на паренька, идущего прямо за его спиной. – Странно от тебя слышать подобные вопросы. Это же ты у нас всегда был самым убежденным атеистом. Я-то еще хоть как-то допускаю и могу рассмотреть те или иные точки зрения... ну, если, конечно, они обоснованны. Но чтобы ты... и о боге? – Он непонимающе закачал головой и даже усмехнулся.

– Нет, ну я в том смысле, что... – какой-то оправдывающей себя интонацией заговорил Аист. – Ну вот почему из нас троих этот снайпер попал ни в кого-нибудь, а именно в Невесту? Не в нас стал стрелять... в смысле в парней, а все-таки в нее, притом что мы были вооружены, а она нет. – Он недовольно захрипел. – После всего этого трудно не думать о боге. Так что теперь-то я понимаю, почему говорят, что не бывает атеистов в окопах под огнем.

Артист, продолжая пробираться через горный лес, сам не зная куда, устало вздохнул. Он помимо всего того ужасающего диапазона чувств, что кружились в его обеспокоенной голове, стал испытывать еще и обыкновенную жалость к своему товарищу, ибо, если человек в трудную минуту начинает думать о боге или каких-нибудь других высших силах, значит, что ему просто-напросто не хватает сил идти дальше, и он помышляет сдаться.

– Понимаешь... – очень лениво начал юноша в белом костюме, – люди сотворили богов по очень многим причинам. Сперва они при помощи этих мифологических существ пытались объяснять вещи, которые им трудно было понять ввиду недоразвитости науки. Потом же они стали придумывать сказки ради ведения политических дел, наживы и манипуляции людьми. Да, думаю, ты все это знаешь не хуже меня. Но дело не в этом. – Он начал медленно вертеть шеей, дабы она издала хруст. И когда это произошло, Артист продолжил: – Моя главная проблема концепции бога заключается в самой ее основе. Суть в том, что одна только мысль о возможном существовании некоего высшего разума и кукловода, который все создал и всем управляет, уже снимает с человека всю ответственность перед совершаемыми им поступками, ибо, как говорят верующие, на все воля господа. Что бы ты ни натворил, абсолютно на любое действие можно приклеить ярлык того, что это было частью божьего замысла, и тем самым внушить себе оправдание и снять с себя чувство вины. – Юноша в белом недовольно фыркнул. – Я считаю, что люди, верующие в богов, являются просто-напросто слабохарактерными трусами и, пожалуй, даже лицемерами, ибо перекладывают всю ответственность за то, что с ними происходит, на какие-то там высшие силы, вместо того чтобы посмотреть на самих себя в зеркало, признать свои недостатки и побороть их. А обвинять во всем бога очень легко, так как он вроде есть, а вроде и нет. Вот люди и верят во всякие сказки про небеса, дабы не отвечать за собственные слова и деяния. Что же касается меня... я не в их числе.

– Ну хорошо, – заговорил здоровяк, морща лицо из-за того, что его товарищ сказал ему не совсем то, чего он в этот момент так надеялся услышать. – А что ты скажешь насчет... кармы? Уж чего-чего, а в этой концепции-то, если ты на кого-то и перекидываешь вину, то только на себя самого, не так ли?

– Ну уж нет... – Артист вновь посмотрел на одноклассника и дружелюбно улыбнулся. – Я думаю, что идея кармы еще больше освобождает тебя от всякой ответственности, чем тот же самый бог, поскольку карма подразумевает существование судьбы, в которой все твои действия уже предопределены заранее, не оставляя тебя право на выбор. – Он сделал легкую паузу. – Да, конечно... в основе кармы заложена причинно-следственная связь всех твоих мыслей и деяний... и это замечательно. Однако есть проблема того, что эта связь выходит за пределы одного существования и определяет всю твою судьбу и якобы в следующей жизни тоже. Из-за чего по идее кармического понятия мы сейчас находимся в этом ненавистном мне лесу только потому, что когда-то в прошлой жизни мы были редисками и натворили что-то нехорошее, а сейчас просто искупаем вину. Да, с одной стороны, концепция неплохая, так как мы говорим себе то, что в первую очередь это мы сами создаем все наши проблемы, но с другой стороны, мы во всем виним не самих себя, а тех, кто жил до нас и чье существо мы якобы продолжаем. Вот и получается та же самая картина, что и с богом. Искренне заявляя о том, что ответственность лежит на нас, мы на самом-то деле все также лицемерно перекладываем ее на тех, кого не существует, виня во всем наши прошлые жизни и воплощения, которые мы конечно же не помним, ибо их никогда-то и не было... Но виноваты все равно они!

– То есть ты убежден, что нет никакой реинкарнации, загробной жизни или какого-нибудь второго шанса после смерти? – с грустью в глазах промолвил Аист, вспоминая улыбчивые лица своих погибших одноклассников.

– Боюсь, что так, – продолжая идти вперед, холодно ответил тот. – Нет никакого небесного суда, искуплений, повторных шансов или какого-то там света в конце туннеля, если ты об этом. Есть только здесь и сейчас! Нынешнее мгновение... и ничего более.

– Ты так говоришь, будто ты уже умирал, – недовольно вставил здоровяк, слегка переложив Невесту, чтобы ее было поудобнее нести на себе.

– Я умираю каждый день, – резко ответил Артист. – Клетки моего тела отмирают почти каждую секунду. Мышечные ткани моих ног атрофируются день за днем, и это неизбежно, согласно моему диагнозу. А посему я знаю, что такое физическая смерть... и знаю не понаслышке. И прошу заметить... – Он уже в который раз оглянулся на товарища. – Лично мне еще никто не дал второго шанса... ни бог, ни судьба.

– И где же тогда сейчас, по-твоему, наши друзья? Где Апостол, Арина, Ася, Тема, Аристотель... Лиса и все остальные? Где они теперь? – У Аиста невольно появились слезы на глазах. – Неужели они сейчас не в лучшем мире?

– Я думаю ты и сам знаешь ответ...

– Нет, не знаю!

– Они остались на том поле. Их убили, застрелили, как собак. И скоро они сгниют и обратятся в прах. Иного не дано, как бы мне ни было отвратительным тебе об этом говорить. Если же ты хочешь меня спросить о том, что с нами будет после смерти, то мой ответ... ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем! – Он хрипло вздохнул. – Будет только тьма, тишина и пустота. Абсолютное забвение.

Аист посмотрел наверх и увидел, как туманное небо над их головами потемнело. Близилась ночь.

– Но если ты хочешь, чтобы я дал тебе надежду, – неожиданно продолжил юноша в белом, – то я тебе смело скажу о том, что мы с тобой уже мертвы. – Он сделал легкую паузу, чтобы его собеседник осмыслил эти слова. – Каждый из нас был убит еще на выпускном. Мы просто пока не осознали этого.

– Знаешь... – здоровяк призадумался. – С того момента, как все это случилось... с момента, как нас схватили, как Аномин пустила себе пулю в лоб, как подстрелили Алкаша и остальных... я все это время пытаюсь понять... Почему? Но... так и не нахожу никакого ответа. – Он виновато опустил глаза. – Есть множество догадок, теорий, предположений и домыслов, но мне нужен точный ответ. И тогда... даже будучи атеистом, коим всегда себя считал, я мысленно взываю к высшим силам...

– Но и они молчат, – с печальной улыбкой на лице добавил юноша в белом, уже точно зная наперед, о чем именно думает его товарищ.

– Молчат, – подтвердил здоровяк и тихо продолжил: – И тогда я спрашиваю себя: как же люди вообще могут жить, зная, что после смерти нет ничего, никаких ответов или высших знаний?

– Боюсь, что люди и вовсе стараются не думать об этом. Они всеми силами избегают мысли о неизбежности смерти, не говоря уже о пустоте, что следует за ней. А стоит им хоть секунду подумать об этом, так они сразу начинают тешить себя мыслями о боге, сказками про рай с вином и девственницами... да бесконечным перерождением в следующих жизнях и реинкарнациях, в которых они будут более счастливы, чем сегодня, после чего, будто под опиумом, беззаботно засыпают, упиваясь своими грезами. Но наступает момент, когда каждый из нас все же оказывается на краю этой великой бездны и смотрит ей в глаза. Вот только этот момент всегда наступает слишком поздно.

– Для нас он уже наступил, – прошептал Аист. – Мы действительно чуть было не окунулись в эту бездну.

– Мы? – усмехнулся Артист, подмигнув товарищу. – Да мы даже рядом не стояли! – Он устало зевнул, продолжая шуршать травой под ногами. – А если бог и существует, как некая высшая космическая материя и разум, то он настолько далек и непостижим, что мы никогда его не услышим, как, впрочем, и он нас. Молись не молись – бесполезно! Если он есть... а его нет!.. то ему на нас просто-напросто наплевать. Мы для него, подобно всем тем бактериям, которые люди уничтожают, каждый день чистя зубы по утрам. А посему те, кто верит в бога, в первую очередь верят в собственное ничтожество. Если ты хочешь считать себя ничтожеством, твое право! Да и вообще мой тебе совет – перестань ломать голову поисками ответов, которых просто не существует. Это как пытаться решить какой-нибудь парадокс или разгадать несуществующие тайны такой глупости, как нумерология или апофения... или, что еще веселее, пытаться найти закономерность в числе «Pi» или же решить теорему Ферма. Ты попросту потратишь время, сойдешь с ума, но так и не удовлетворишь свое любопытство, при этом постоянно будешь думать, что разгадка уже вот-вот где-то рядом. Если же хочешь знать наверняка, что там после смерти, возьми автомат и испытай его на себе! Чего гадать?

– Жестокий ты, Артист, – сказал здоровяк.

– Может быть, – ответил тот, ни на секунду не останавливая свой уверенный шаг. – Но я не строю ложных иллюзий и не пытаюсь утешить себя несбыточными надеждами, а стараюсь трезво оценивать вещи. – Он сделал глубокий вздох. – Я один раз позволил грезам и слабости пробраться в мой разум, дал волю чувствам и полюбил Александру... создал себе кумира. И знаешь что? – Юноша недовольно фыркнул. – Ничего, кроме позора и страданий, мне это не дало. А что касается того снайпера... – он заговорил тоном ниже. – Я не думаю, что он был совсем уж дилетантом. Он мог специально подстрелить Невесте ногу, зная, что мы ее здесь не бросим и не разбежимся в разные стороны. Имея при себе раненую мы замедлили шаг и стали еще более уязвимой мишенью. Я думаю, что это такая военная тактика. Он где-то рядом... играет с нами, как кошка с мышкой, следит... Слышишь? – Паренек резко остановился и приподнял руку, давая товарищу понять, что они здесь не одни.

Аист стал смотреть по сторонам и в вечернем лесу действительно услышал какие-то отдаленные шорохи. Положив на траву тихо стонущую от боли Невесту, здоровяк схватился за свой автомат и осторожно зашагал в ту сторону, где им и послышались посторонние шумы. Артист, тоже держа оружие наготове, последовал за ним, периодически оглядываясь назад, дабы не сбиться с пути в этой непроглядной тьме и не потерять одноклассницу, которую они оставили где-то за своими спинами.

После минуты тщательного осмотра местности, ребята увидели, как прямо в десятке метрах от них у горного обрыва, горел тусклый свет.

Прячась в кустах, юноши подползли к тому месту и, изучая обстановку, заметили как черный силуэт какого-то мужчины, сидящего на земле, медленно разводил костер. Лица этого человека видно не было, но, судя по его длинной бороде и горбатому телосложению, молодым он совсем не казался, а его одежда, по своей форме чем-то напоминающая традиционную черкеску, явно дала абитуриентам понять, что этот незнакомец был местным обитателем.

– Я думаю это он... – лежа животом на траве, прошептал Артист, наблюдая за каждым движением черного силуэта у костра.

– Кто он? – не менее тихо переспросил Аист, пребывающий по правую руку от товарища. – Ты про нашего стрелка?

– Ну а про кого же еще? – ответил тот и захотел подползти ближе, но здоровяк его остановил.

– Нет, не думаю. Если он и вправду снайпер, он ни за что бы не стал разводить костер среди ночи, чтобы его заметили... и уж тем более на краю обрыва, где его только слепой не увидит.

– Ты прав, – призадумался паренек в белом. – А, может быть, он специально хочет быть замеченным? Может, это ловушка, и он желает, чтобы мы его нашли.

– Не исключаю и такой вариант. Но он один, а нас двое. – Аист стал вглядываться и увидел, что незнакомец был безоружен, а его большая продолговатая сумка, в которой запросто могла храниться снайперская винтовка, находилась в трех метрах от него с другой стороны костра. – Но кем бы он ни был, нам нельзя рисковать.

– Согласен...

Юноши переглянулись между собой, пытаясь придумать план их дальнейших действий, но время для раздумий у них больше не оставалось, поскольку бородатый незнакомец, несмотря на всю осторожность подростков, все же услышал подозрительный шорох в кустах и удивленно оглянулся. Понимая, что за ним наблюдают, он медленно поднялся с земли и принялся что-то требовательно говорить на непонятном для абитуриентов языке.

– Черт! – возмутился Аист. – Он нас заметил!

И не успел юноша договорить, как парень в белом уже отчаянно выпрыгнул из-за кустов, желая всем сердцем отомстить за те физические муки, которые нынче испытывала Невеста, и сломя голову помчался к костру, дабы как можно быстрее схватить ту большую сумку, пока мужчина не дотянулся до нее первым. А Аист, понимая, что его товарищу несомненно потребуется помощь, тоже вышел из тени и побежал прямо на незнакомца, чтобы отвлечь его и конечно же обезвредить.

Здоровяк торопливо приставил тяжелый автомат к спине безоружного человека, не ожидавшего, что на него нападут в этом горном лесу. Не желая никого убивать, Аист в эту же секунду хотел попросить мужчину не сопротивляться, да и вовсе опуститься лицом на землю, но тот, резко развернувшись, уже сделал попытку выхватить у подростка оружие.

– Стой! Не стреляй! – закричал Артист, спешно открыв сумку незнакомца и увидев, что в ней нет никакой винтовки. – Это не он...

Но было уже поздно.

Здоровяк, понимая, что мужчина вот-вот отнимет у него автомат, все же надавил на курок, выпустив в старика целую очередность жгучих и пронзающих пуль. А когда шум затих и дым от выстрелов развеялся, незнакомца на горе уже не было, так как его безжизненное тело упало с высокого обрыва и исчезло где-то во тьме бездонной глубины.

– Я... я убил его... – тяжело дыша, прошептал Аист, не веря своим глазам.

Его бледное лицо начало дергаться в нервном тике, и он, медленно повернув голову, своим испуганным и неморгающим взглядом посмотрел на ту теперь уже открытую сумку, которая просто-напросто была забита разноцветными тканями, по-видимому, собранными на продажу. А если же там что-то и было опасным, так это простой дорожный ножик, который Артист смог случайно нащупать в одном из кармашков глубокой сумки.

– Я... это сделал... – все также взволнованно продолжал здоровяк. – Я не хотел... Я... Я никогда не убивал... Я...

Он, еле-еле перебирая уставшие за целый день ноги, медленно приблизился к краю горы, с которого мгновение назад свалилось мертвое тело, и каким-то отрешенным, но при этом завороженным взглядом посмотрел вниз, надеясь хоть что-нибудь там увидеть, но, кроме бесконечной тьмы, в которой заглушался какой-либо свет, там ничего больше не было. И продолжая смотреть в глубину этой непроглядной пропасти, Аист, мысленно казня себя за то, что он отнял чужую жизнь, невольно осознал, что, глядя во тьму под собой, он смотрит на самого себя, будто смотрит в зеркало, а эта черная бездна есть не что иное, как отражение зрачков его собственных глаз. И ощущая этот манящий взгляд из тьмы, смотрящий на него в ответ, юноша, теряя сознание, будто под гипнозом, чуть было сам не свалился в бездонную пропасть, ощущая тяжелое чувство вины на своих плечах... но в самый последний момент Артист, схватив товарища за руку, поведал, что ему лучше отойти от обрыва.

Придя в себя, Аист, увидев одноклассника рядом с собой, виновато кивнул, соглашаясь с тем, что находиться у края очень опасно. А когда юноши наконец развернулись, они увидели позади себя нечто, чего совсем не ожидали здесь увидеть.

Перед ними показалась какая-то незнакомая им молодая девушка со смуглой кожей, длинным острым носом, черными волосами и не менее черными шокированными глазами. Она стояла в кустах и, боясь пошевелиться, наблюдала за всем, что здесь происходило. Когда же ребята заметили ее и с опасением нацелили на нее дула автоматов, девушка медленно вышла на свет к костру и с какой-то безмолвной тревогой и отчаянием повалилась на то самое место, где минуту назад сидел бородатый мужчина.

– Это еще кто? – дрожащим голосом спросил Аист.

– А я почем знаю? – тут же произнес парень в белом и, продолжая держать незнакомку на прицеле, медленно оглянулся через плечо, бросив свой взгляд в сторону горного обрыва. – Кем бы она ни была... мы только что убили ее... отца...

– Это я... я убил... – полушепотом пробормотал здоровяк.

– ...а, может, мужа, – продолжил Артист. – Хотя нет, думаю, что все-таки отца. Слишком уж он стар для нее. Хотя, кто их тут поймет...

– Да какая разница! – грубо возмутился Аист, опустив оружие, размышляя над тем, что он лишил человека жизни, однако при этом даже толком-то и лица не видел того, в кого стрелял, не говоря уже о том, чтобы просто знать, кто это был. – Я убил его... – тихо повторил он. – И это единственное, что имеет значение. Я...

– Кто ты? – твердо спросил Артист, глядя на незнакомку, понимая, что она хоть и казалась старше их, но не настолько, чтобы воспринимать ее совсем взрослой. – Как тебя зовут? Что вы здесь делали? – Он указал пальцем на обрыв. – Кто это был?

Девушка же не стала отвечать ни на один из вопросов. Она молча отвела от них свои полные ненависти и ужаса глаза и начала смотреть на то, как горит костер, огни которого отразились в ее черных, словно ночь, и бездонных очах. И по ее шокированному виду казалось, будто она и вовсе даже не помышляет о том, чтобы как-то мстить этим ребятам, да и вообще сопротивляться.

– Она сдается, – затаив дыхание, сказал юноша в белом, давая своему товарищу понять, что держать ее на прицеле вовсе нет никакой надобности.

Артист был из тех, кто очень любил изучать культуры различных народов, и он неоднократно читал о том, что женщины, живущие на территории Кавказа, всегда имели особое воспитание, согласно которому они либо сразу беспрекословно подчинялись сильнейшему мужчине (коим здесь нынче являлся Аист, ибо это именно он убил старика), либо делали все возможное, чтобы отстоять свою честь, свободу и так и остаться до самого конца непокоренной, даже если это будет стоить им жизни. И судя по поведению незнакомки, одетой в какое-то старомодное и, пожалуй, даже традиционное черное одеяние, она избрала первый путь.

– Значит так... – продолжил Артист, окончательно убедившись в том, что эта девушка действительно не представляет им никакой опасности. – Не своди с нее глаз! Узнай, кто она! И сиди здесь! А я побегу за Невестой.

– Ты? – удивился здоровяк, предположив, что его товарищу, который сам-то с трудом держится на ногах, попросту не хватит сил донести сюда одноклассницу. Но потом, вспомнив, что здесь идти-то было не более пятидесяти метров, одобрительно кивнул и в полголоса добавил: – Ладно. Хорошо.

Сразу, как Артист, пребывающий пока еще в спокойном состоянии рассудка, скрылся во тьме леса, Аист, виновато глядя на местную девушку, осторожно приблизился к ней, присев напротив нее с другой стороны костра, делая попытки с ней заговорить. Но как бы он ни пытался завести с незнакомкой диалог, чего бы он ей ни говорил и о чем бы ни спрашивал – она молчала, пронзая его каким-то осуждающим, тяжелым и теперь уже почти никогда неморгающим взглядом, от которого, продолжая испытывать непреодолимое чувство вины за отнятую жизнь, юноше хотелось наложить на себя руки, дабы более не испытывать эту бросающую в дрожь тревогу.

– Кто ты? – спрашивал он. – Как тебя зовут? Что вы здесь делали? Да блин... ответь мне! Пойми, я не хотел... не хотел, чтобы все так получилось.

Девушка не отвечала.

И именно оттого, что она за все это время не проронила ни единого слова и вовсе игнорировала реплики Аиста, ему становилось еще более тяжко от происходящего.

– Ну чего ты молчишь?! – выкрикнул он, более не выдерживая холодного взгляда ее черных глаз на себе. – Я не хотел его убивать! Ты меня понимаешь? Скажи что-нибудь!

Но она продолжала молчать.

И тогда он в пылкой ярости схватил свой автомат и наставил его на незнакомку, целясь ей прямо в лицо между бровей, ощущая, как ее принципиальное молчание медленно сводит его с ума.

– Хватит на меня так смотреть! – обливаясь потом, продолжил он. – Ну скажи уже что-нибудь, мать твою! Слышишь?!

Она же никак не реагировала. И в один момент, как ему показалось, безумная, холодная и коварная улыбка нарисовалась на ее спокойном и выразительном лице, притом что черноволосая девушка совсем даже не шевельнула губами.

Аисту от этого стало еще страшнее, будто сама смерть ему улыбнулась.

– Слушай... чего тебе от меня надо? – дрожащим голосом продолжал он. – Чего ты хочешь? Ты этого добиваешься?! – Он резко приставил дуло к своему подбородку. – Этого, да?! Ну скажи! Скажи хоть что-нибудь...

От гнетущего и осуждающего взгляда со стороны черноволосой и смуглой незнакомки, который при свете костра действовал на Аиста, подобно гипнозу, он уже был воистину готов застрелиться и покончить со всем этим раз и навсегда, но мысль о суициде была неожиданно прервана тем, что в кустах раздался шорох.

Слегка оглянувшись и опомнившись, он увидел паренька в грязном белом костюме, тащившего Невесту прямо по земле. Положив одноклассницу возле костра, где было светло, Артист взволнованно заговорил:

– У нас проблемы.

– Что... что случилось? – Здоровяк торопливо поднялся на ноги и, воображая худшее, принялся разглядывать неподвижно лежащую светловолосую красавицу. – Она жива? – испуганно спросил он.

Невеста же, глаза которой были закрыты, невольно улыбнулась своей успокаивающей улыбкой и довольно игриво сказала, что она пока еще жива и что никуда они от нее не денутся, как бы сильно они того ни желали, на что Аист с облегчением вздохнул.

– Как ты? – уже более спокойным голосом спросил он. – С тобой все в порядке?

– Нет! – резко вставил Артист, развязывая грязную и окровавленную ткань на ее левой ноге, дабы обнажить рану, которую девушка уже давно не чувствовала. И только в этот момент здоровяк, слегка приглядевшись, наконец-таки смог увидеть проблему, о которой упомянул его товарищ.

Обезображенная нога девушки была темно-лиловой и даже практически черной. И это было не из-за того, что запекшаяся кровь, в которой они все были измазаны, давала такой оттенок, а из-за того, что у Невесты и вовсе нарушилось кровообращение, и началась первая стадия некроза. Всего только за какие-то несколько часов после ранения гангрена уже дошла от стопы до колена. Также казалось, что была занесена какая-то инфекция, поскольку из отмирающих тканей непрерывно выделялся зеленоватый гной.

– Черт меня дери! Что это?! – Аист отвернулся с явным отвращением, не имея ни малейшего желания видеть этот кошмар.

– Да все в порядке! – игриво ответила девушка, совсем не чувствуя своей нижней конечности, из-за чего ей было даже очень легко, так как та невыносимая боль давно исчезла, заменившись только на легкое пощипывание. – Вы мне лучше скажите, что это за овца? – Она взглядом указала на сидящую у костра черноволосую незнакомку.

И в этот момент разум Невесты вновь переполнился тревогой и ужасом, ибо, слегка приподняв голову, она и сама смогла разглядеть при тусклом свете огня то, в каком именно состоянии была ее нога.

– Нет! Что это?! – закричала она, начав брыкаться в истерике.

– Надо ампутировать ногу, – холодно произнес Артист, держа лежащую на земле одноклассницу таким образом, чтобы та не имела возможностей размахивать руками да и вообще сопротивляться.

– Ты что... совсем спятил?! – возмутилась она. – Оставьте меня в покое!

– Согласен, – после нескольких секунд раздумья промолвил и Аист. – Надо отрезать ее, не то разложение пойдет выше по всей ноге. И так уже до коленки дошло...

– Вы чего?! Какие еще отрезать?! – безостановочно кричала Невеста. – Только попробуйте что-нибудь... я вас обоих кастрирую с корнем! Нет!..

– Пойми! – парень в белом крепко вцепился в нее. – Если мы не сделаем этого сейчас, потом будет еще хуже! Ты свою ногу-то видела?! Думаешь, нам это приятно?!

Девушка не ответила, а только, стиснув зубы, зажмурила глаза, чтобы больше никого и ничего вокруг себя не видеть. Ей хотелось уснуть, а когда проснуться, оказаться в своей уютной комнате на кровати с большим количеством мягких игрушек, изображающих веселых зверюшек, которых она так любила еще с детства. Но когда она вновь открыла глаза, никакой комнаты с яркими расписными обоями уже не было. Минутная блажь развеялась, и Невеста вновь обнаружила себя лежащей на земле посреди темного леса возле горящего костра.

– Держи ее! – требовательно сказал Аист, осторожно раскаляя сталь дорожного ножа об огонь, дезинфицируя лезвие.

– Да держу... блин! – ответил Артист, изо всех сил пытаясь успокоить брыкающуюся девушку.

– Нет... Не хочу! – кричала она. – Это же моя нога! Нет, прошу вас, идиоты... У меня же такие красивые ножки... Нет!

Невеста продолжала сопротивляться, однако при этом понимала не хуже всех остальных, что же именно может быть, если вовремя не избавиться от такой быстро прогрессирующей гангрены. Но одна только мысль том, что ей отрежут ногу, даже несмотря на то что она и так уже была обезображена, все же не давала девушке так просто расслабиться и смириться со всем ужасом происходящего.

– Нет, пожалуйста... – проскулила она, и на ее лице нарисовались слезы. – Я... я не хочу быть калекой, – уже чуть более спокойно заговорила она, понимая, что ребята ее все равно не отпустят. – Лучше уж сразу убейте меня! Кто меня такую полюбит?

Артист с печалью в глазах криво улыбнулся, зная лучше всех остальных здесь присутствующих, что инвалидов действительно никто не любит за просто так, как любят друг друга здоровые люди. Но все же чтобы слегка подбодрить Невесту и дать ей хоть маленький лучик надежды, он, глядя ей в глаза каким-то хитрым и, пожалуй, даже соблазняюще развратным взглядом, очень игриво произнес:

– Знаешь... А все ведь не так уж и плохо. – Он подмигнул ей одним глазом. – Инвалидов всяких разных много. Каких только ни встретишь! Но вот женщина, пережившая ампутацию конечности, – это совсем другое дело. Каждая подобная ставится на вес золота среди ценителей необычной красоты, ибо это считается наивысшим пределом женского изящества!

Девушка непонимающе скривила лицо, так как ей показалось, будто Артист только что попытался убедить ее в том, что быть одноногой – это красиво.

– Да я серьезно, – продолжил он. – Таких девочек так и называют «Amputee». Это отдельная категория. Я встречал немало мужчин, специально ищущих подобных женщин по всему миру с целью завести отношение, да и вообще жениться, ибо хотят быть им подмогой и, как они себя называют, преданными помощниками. Притом что это никакое не сексуальное отклонение или извращение. Это простой фетишизм... очень даже распространенный по миру. А многие люди так даже намеренно отрезают себе конечности, дабы быть совершеннее и красивее, ну или по крайней мере мечтают об этом.

– Да ты издеваешься! – Она улыбнулась, не веря ни единому слову, посчитав, что Артист все это выдумывает на ходу.

– Да нет же! – Он покачал головой. – Это как каменные фигурки. Чтобы сотворить красивую скульптуру, надо просто взять кусок камня и отсечь от него все лишнее. Также и с людьми. Многие считают, что они рождаются несовершенными и поэтому постоянно прибегают к различным способам улучшениям своего тела. Кто-то делает себе пирсинг, татуировки, пластические операции, кто-то занимается бодибилдингом, кто-то худеет или же, наоборот, набирает вес. Кто-то делает обрезание, а кто-то так и вовсе ампутирует себе конечности, считая себя алмазом, требующем огранки.

Девушка от услышанного еще больше выпучила глаза, начав невольно улыбаться своей наивной и беззаботной улыбкой.

– Да, признаться, я и сам подобным очень часто любуюсь, – продолжал Артист. – Я обожаю необычных и экзотических людей. – Он мечтательно закатил глаза. – Да ты только представь... красивая женщина, элегантное вечернее платье, а из-под него видна только одна единственная стройная ножка в шелковом сетчатом чулке и конечно же в туфельке на высоком каблуке. Блеск!

– Так же ходить невозможно, – задумчиво вставила Невеста, пытаясь вообразить себе эту картину, которая действительно ей показалась необычной и даже интригующей.

– Ну почему же? С костылем запросто можно ходить... хоть на каблуке, хоть на платформе. Сам видел, – добавил он, и явная грусть отразилась в его глазах. – Просто люди сегодня воспитываются на картинках глянцевых журналов, где показывают только самых красивых, успешных и физически здоровых мужчин и женщин. И все это еще разбавляется профессиональным макияжем, освещением, линзами объективов, фотообработкой и так далее... из-за чего все, что мы видим на красочных рекламных плакатах и в музыкальных клипах, не имеет с реальностью ничего общего. Однако люди, воспитываясь в этом потоке медийной информации, начинают считать увиденное с экранов единственным критерием красоты, к которому и начинают стремиться, даже не задумываясь о том, что помимо этих образов и стилей, ограниченных своей идеальностью, существует еще безграничное множество других вещей, которые на самом деле являются еще более прекрасными, поскольку истинная красота скрывается все-таки не в достоинствах, а в недостатках.

Речь Артиста успокаивала Невесту, но вовсе не своим содержанием, а умеренной и монотонной манерой произношения самих слов. К тому же в эти часы девушке было так тяжело, что ей становилось легче уже от того, что с ней вообще кто-то разговаривал и пытался обнадежить. А через несколько секунд она, продолжая лежать на земле, увидела то, как тучи над ее головой начали медленно рассеиваться и на непроглядно черном небе показались крошечные, но при этом очень яркие точечки звезд, похожие на бриллиантовую пыльцу, рассыпанную на черном бархате. И глядя на эти чарующие огоньки в ночном небе, Невеста, затаив дыхание, тихо прошептала:

– Я буду жить... вечно!

– Будешь-будешь... – прохрипел юноша, взглянув на то, как их общий товарищ уже вот-вот готов приступить к процессу ампутации ноги.

– Это как звезды! – продолжила девушка с мечтающей улыбкой. – Их свет доходит до нас только через миллионы лет, ведь они так далеки. Может быть, этих звезд-то уже и нет давно, но их свет продолжает светить. Или же наоборот... звезда уже образовалась, но ее лучи еще только доходят до нас, а посему мы ее пока не видим. Так же и я...

Артист тоже посмотрел вверх и с легким недопониманием поморщил лицо, так как он, в отличие от своей одноклассницы-то, и вовсе не увидел над собой никаких светящихся точек.

– Так же и я... – повторила Невеста, и в ее глазах отразилась вся глубина бескрайнего ночного неба. – Даже если я умру, тот свет, что я отражаю собой, все же останется и будет вечно блуждать по бесконечным просторам космического пространства. И там... где-то далеко... надо будет только посмотреть в телескоп... в сторону земли, чтобы увидеть меня... увидеть, как я улыбаюсь, плачу... живу! Здесь я встречаю смерть, но для тех, кто смотрит на нас из далека, я еще только рождаюсь... а для тех, кто расположен еще дальше, я, наверное, даже и не зачалась.

Она улыбнулась и расслабила каждую мышцу своего хрупкого тела, готовясь к тому, чтобы беззаботно пасть в объятие смерти, зная, что, согласно теории бесконечности космоса и непрерывного движения света, она действительно подобна звезде, ибо исчезнув здесь, она, как отражение световых лучей, будет существовать вечно, только каждый раз в другом пространстве, отдаляясь все дальше и дальше от того места, где она появилась впервые.

– Ты не умрешь! Слышишь?! – настойчиво вставил Артист, но она его уже не слушала.

– Мы... бессмертны! – добавила девушка, разговаривая сама с собой. – Каждый из нас!

– Нет. Я не могу... Я не могу это сделать! – в отчаяние произнес Аист, держа раскаленный нож в руках, поглядывая на здоровую ногу Невесты, которая была очень стройной, длинной и изящной, понимая, что вторая нога, которую он уже намеревался резать, тоже некогда была такой же прекрасной.

– Но мы должны!.. – начал Артист.

– Да знаю! – его резко перебил здоровяк. – Просто... блин... ножом резать ногу... Ты это понимаешь?!

– Раньше люди вообще камнями и ракушками резали!

– Я не могу. Не могу! Только богу и художнику дозволительно прикасаться к подобной красоте, – заявил он и дрожащими руками протянул нож Артисту.

И парень в белом, понимая, что здоровяк все же находится в куда более подавленном состоянии из-за того непредвиденного убийства, что состоялось менее получаса назад, неохотно, но все же обхватил своими кривыми пальцами единственное лезвие, которое у них на тот момент имелось.

Мысли Аиста переполнялись чувством вины, и он думал о том застреленном им человеке куда больше, чем думал о Невесте, и поэтому был не в состоянии концентрироваться на ампутации, не говоря уже о том, чтобы осуществить нечто подобное. Однако он пока еще был в состоянии держать девушку своими крепкими и могучими руками, дабы она не сопротивлялась и не дергалась в агонии, которую ей еще только предстояло испытать.

У них не было ни обезболивающих средств, ни каких-либо антибиотиков, ни даже чего-нибудь спиртного, чем бы они могли просто простерилизовать рану и предстоящий надрез. У них даже не было ни малейшего представления о том, что они вообще делали. Но, судя по состоянию отмирающей конечности, они должны были что-то предпринять.

Когда здоровяк насильно зажал в зубах Невесты подобранную с земли деревянную палку, чтобы она от боли не проглотила язык, Артист подполз к раненой и перед тем как занести над ней острый нож, поцеловал ее простреленную ногу, а потом мимолетно кинул взгляд на ту черноволосую девушку, которая все это время сидела у костра и молча наблюдала за происходящим.

– А тебе лучше отвернуться! – сказал он ей. Но та никак не отреагировала на его слова, будто и вовсе их не услышала.

И тогда, чтобы больше не терять времени, зная, что чем дольше они ждут, тем хуже может быть состояние Невесты из-за возможной инфекции, юноша в белом, проклиная самого себя за все то, что он собирался сейчас сделать, прикоснулся раскаленным ножом к мягкой коже своей одноклассницы и изо всех сил принялся резать ей левую ногу от самого колена, нащупывая хрящевые ткани.

В невыносимой агонии и судорогах девушка заорала, притом что буквально минуту назад она и вовсе не ощущала своей нижней конечности. И хотя ей резали одну ногу, она, испытывая эту неописуемую боль, от которой невольно закатывались глаза, напрягала каждую существующую мышцу своего организма, из-за чего даже такому крепкому парню, как Аист, было трудно удерживать ее бесконтрольные сопротивления. И если бы на его месте был сейчас Артист, то он бы точно не справился с подобным заданием.

– Что мы делаем? Что мы делаем?! – непрерывно повторял юноша, со слезами на глазах дергая ножом туда-сюда, ощущая, как лезвие с каждым разом погружается все глубже и глубже.

Но в один момент он уже просто не мог резать дальше, так как лезвие уперлось в костный сустав.

Невесту продолжало трясти. И несмотря на то что ее рот был зажат, из него все равно вытекала пена.

А Аист тем временем, слегка приподняв глаза, невольно посмотрел на сам процесс отрезания черной и загнивающей ноги, и от всего этого отвратительного зрелища его вытошнило прямо на траву. Он забывшись отпустил девушку, вытирая руками противную кисло-горькую жидкость со своих губ. И тогда ребята с ужасом заметили, что их одноклассница больше не сопротивляется и даже не стонет, как это было минуту назад. Однако она все еще продолжала двигаться, безостановочно подергиваясь в судорогах болевого шока, будто рыба, выброшенная на берег.

Понимая, что это явно не предвещает ничего хорошего, Артист, остановив этот кровавый и безумный процесс на половине пути, стал торопливо шлепать Невесту по лицу, пытаясь вернуть ее в чувства.

– Невеста! – закричал он, вытащив деревяшку из ее рта. – Очнись! Ты меня слышишь?! Скажи что-нибудь! Давай... давай!

И через несколько долгих и пугающих секунд она все же пришла в себя и тут же начала откашливаться, выхаркивая кровь вместе со слюнями, после чего, увидев взъерошенного одноклассника перед собой, игриво улыбнулась и с легким хрипом прошептала:

– Знаешь, Артист, а ведь было время, когда ты мне нравился... очень нравился... даже думала, что влюблена в тебя была я. – Она немного покачала головой. – И как только ни пыталась к тебе тогда подойти я... и так, и сяк... а ты все об Александре своей бредил...

Она отвела от него свои большие глаза и, вновь уставившись на бескрайнее звездное небо, так и застыла, более не дыша.

Наступила всеобъемлющая тишина. Звук шел только от костра, в котором тихо потрескивали бревна.

Артист и Аист долго смотрели на неподвижную светловолосую красавицу с наполовину отрезанной ногой и не знали, что на все это можно сказать, медленно осознавая, что они буквально только что практически собственноручно убили свою одноклассницу.

– Мы... мы ее... – уже в который раз за эти сутки переполняясь ужасом, зашептал здоровяк, лицо которого не переставало дергаться в нервном тике. – Мы убили... Невесту... Мы убили ее...

– Не называй ее так! – с неожиданной строгостью возмутился Артист. – Ей никогда не нравилось это прозвище! – со злостью добавил он, после чего бледнея продолжил: – А ведь это я... я ее так назвал... еще в девятом классе... после того глупого спектакля, где она играла безумную невесту и перепутала все реплики... Помнишь?

– Помню... Да, я помню! Помню! – задыхаясь выговорил Аист, вспоминая школьный актовый зал.

– Ассонет! – в ярости продолжил тот. – Ее зовут Ассонет! Ты слышишь меня?! Ее зовут Ассонет!

И не выдержав, он резко поднялся на ноги и направился в лес, шагая сам не зная куда. Артисту хотелось просто пройтись и охладить свой шокированный разум от переизбытка информации, но чем сильнее он хотел забыться, тем больше тревожных мыслей всплывало в его обеспокоенной голове. Юноша думал о каждом, с кем они уже успели проститься, и ото всех этих тяжкий эмоций ему с каждой секундой все больше и больше становилось не по себе. Голова от гнева и физического изнеможения болела, и в один момент ему стало трудно дышать. В боку закололо. И тогда, остановившись где-то посреди мрачного горного леса, молодой человек, и малейшего представления не имея, где он вообще находится, а главное, что он здесь делает, просто закричал изо всех сил, надрывая свои голосовые связки.

Кричал он долго, выпуская из себя весь свой пыл и ярость. Но никто ему так и не отозвался. Вершины отдаленных гор молчали, и на склонах холмов даже эхо не распространялось. Голос уходил в один конец. А в ответ стояла тишина. Стрекотали лишь ночные цикады.

Когда юноша все же вернулся к костру, Аист, глядя на состояние своего товарища, неоднозначно посмотрел на него и тихо прошептал:

– Не знаю, существует ли бог, но точно могу сказать то, что... – Он слегка призадумался. – Автор наших жизней – явный садист.

Артист на это ничего не ответил, а только устало уселся возле огня, вытирая слюни, сопли и слезы со своего лица окровавленным рукавом.

Никто из ребят за эту ночь так и не смог сомкнуть глаз. Они сидели на земле и смотрели на неподвижное, безжизненное и обезображенное тело своей одноклассницы, боясь к ней прикоснуться, пытаясь понять, как же все это с ними случилось, снова и снова перебирая в своих воспоминаниях череду ужасающих событий, начавшихся с того момента, как на их выпускном вечере зазвучал белый вальс. Но ни на один из своих вопросов они так и не смогли найти ответа, да и что делать дальше, они тоже не знали.

Продолжая пребывать в молчании у тихо потрескивающего костра, Артист вспомнил, как он в девятом классе в первый же учебный день поспорил с преподавателем предмета истории. Рассказывая подросткам на уроке о различных зверствах, которые совершали люди на протяжении многих веков, учительница без каких-либо задних мыслей спросила учеников: «Ну разве существует в этом мире что-то, что может быть дороже жизни?». Весь класс промолчал, посчитав этот вопрос явно риторическим, однако Артист все же поднял руку. И когда учительница разрешила ему заговорить, он, привстав с парты, ввиду своего юношеского максимализма уверено заявил, что дороже жизни, безусловно, кое-что существует, и это не что иное, как честь, и что ей, как учительнице предмета истории, это должно быть известно не хуже, чем ему, да и всем остальным. И для того, чтобы чем-то подкрепить свою точку зрения, он принялся приводить всему классу различные примеры из прошлого, рассказывая о японских самураях, делающих себе сепуку за проявление малейшего неуважения, о летчиках камикадзе, летящих в бой в один конец, зная, что возвращение для них равносильно позору, о скандинавских викингах, считающих, что смерть на войне – это наивысшее проявление доблести, и даже упомянул об интеллигенции Российской Империи девятнадцатого века, вызывающих друг друга на дуэли, дабы отстаивать свою честь или честь дам. Учительница была шокирована подобным ответом, так как высказывания Артиста полностью противоречили ее личным убеждениям. И между ними разразился спор, который в последствии очень разозлил ее. Но ни выгнать ученика из класса, ни написать в дневнике жалобу за грубое противоречие педагогу она так и не смогла, ведь как бы там ни было, а этот наглец знал ее предмет не хуже, чем она сама, что, возможно, и стало главной причиной ее неприязни к этому юноше.

И вспоминая все это, Артист, находясь в мрачном лесу в метре от окровавленного трупа, невольно поймал себя на той мысли, что, если бы перед ним вновь встал вопрос «Что дороже: жизнь или честь?», то сейчас бы он уже затруднился на него так просто ответить.

А Аист тем временем, тоже сидящий под открытым небом и медленно вдыхающий через нос чистейший горный воздух, молча смотрел на тлеющий уголь в затухающем костре и на незнакомую молчаливую девушку, которая за все это время не проронила ни единого слова и даже не сдвинулась с места. Мысли крупного подростка были заняты тем, что он пытался решить для самого себя дилемму: является ли Михаил Тимофеевич Калашников убийцей из-за того, что это именно он был создателем того самого «АК-47», из которого Аист совсем недавно застрелил незнакомого ему человека? Лежит ли ответственность за все те убийства, совершенные из этого автомата, на том, кто сконструировал эту машину смерти или же виновны только те, кто спускают курок? И можно ли после всего этого называть товарища Калашникова героем, тогда как при определенной точке зрения он не более чем обыкновенный палач, сделавший себе капитал, карьеру и имя на том, что именно его изобретением вот уже которое десятилетие удобнее всего убивать людей?

Но уже очень скоро здоровяк осознал, что суть вопроса-то на самом деле не в том, убийца ли создатель данного оружия, а в том, что Аист боялся признавать свою вину за совершенный им поступок и просто-напросто искал в своих мыслях того, на кого бы он смог переложить ответственность, дабы более не думать обо всем этом. И тогда он наконец-таки понял, что же именно имел в виду Артист, говоря о богах и о том, что люди готовы поверить во что угодно, лишь бы избавить себя от чувства вины, перекинув ее на кого-нибудь другого.

Летняя ночь прошла очень быстро. Небо начало светлеть, и юноши продолжили свой поход через горные леса. Серые тучи к тому времени давно развеялись, и теперь солнце жарило головы так, что идти по каменистым склонам было еще труднее и утомительнее, чем вчера. Однако на сей раз ребята точно знали, в каком направлении им двигаться, так как по небесному светилу, поднявшемуся на востоке, они легко смогли определить, где здесь север, а где юг.

Абитуриенты ушли, так и оставив мертвую Ассонет лежать на земле. В какой-то момент они, конечно, подумали о том, чтобы ее закопать, но земля в этих местах была настолько твердой и каменистой, что им бы потребовалось полдня только для того, чтобы вырыть неглубокую яму. Также надо сказать, что они не стали этого делать еще и потому, что Артист был ярыми ненавистником ритуалов погребения, считая, что мертвые тела надо только кремировать, но сжигать свою одноклассницу им показалось еще более неуместным. Поэтому, так и не решив, что с ней делать, они просто оставили ее лежать на том самом месте, где она умерла. И как только бездыханное тело Ассонет исчезло из поля зрения юношей, они постарались ее и вовсе забыть таким же образом, как они пытались забыть всех остальных ребят из их класса, так бессмысленно погибших в этих краях.

Черноволосая девушка тоже отправилась в путь, молча следуя за абитуриентами, притом что они ее об этом даже не просили. Подростки вообще не могли с ней заговорить. На любой их вопрос она просто молчала, холодно глядя им в глаза таким образом, что им становилось от этого как-то совсем не по себе, из-за чего им хотелось как можно быстрее отвести от нее взгляд, да и вовсе не думать о ее присутствии. И тогда они стали игнорировать эту странную девушку, надеясь, что она и сама пожелает уйти от них и скрыться где-нибудь в лесу.

Но нет.

Она все же следовала за убийцами ее близкого человека, тихо шагая в нескольких метрах за их спинами, даже не спрашивая, хотят ли они этого.

Артист старался не обращать не нее внимание. Он почему-то сразу подумал о том, что у этой девушки, кроме того старика, в этой жизни никого не было, поэтому-то она и начала следовать молчаливой тенью по их следам, поскольку ей просто некуда было больше идти.

Однако же Аист так и не смог спокойно продолжать путь с той мыслью, что эта незнакомка, от которой можно было ожидать чего угодно, все это время шагала где-то за его спиной, так как, думая о ней, в самых потаенных глубинах его сознания образ убитого им человека всплывал снова и снова, терзая его изнутри. Но что больше всего выводило юношу из себя, так это то, что каждый раз, когда он оборачивался на нее через плечо, она смотрела не куда-нибудь, а именно ему в глаза. А после этого, даже когда он отворачивался от нее, он все равно ощущал, как ее тяжелый и неприятный взор упирался ему в спину.

И обливаясь потом от жары и непрерывного движения, Аист, в очередной раз оглянувшись на девушку, с невыносимой болью в груди предположил, что эта черноволосая незнакомка, одетая в черное традиционное местное одеяние, является ничем иным, как материальным воплощением его воспаленной совести, которую он в эти минуты представлял именно такой же темной, безмолвной и осуждающей.

– Ну, чего ты хочешь?! – не выдержав напряжения, в ярости закричал он, после чего приблизился к ней и насильно вложил ей в руки тот единственный нож, который у них был. – На! Вот тебе! Убей меня, если хочешь! Вонзи его мне в спину! Порежь на мелкие кусочки! Делай, что хочешь... даже сопротивляться не буду...

Но и на подобное заявление девушка ничего не осмелилась сказать вслух. Юноши-то, конечно, предполагали, что она, будучи местной, могла просто не понимать русский язык, но вот почему она за все это время даже и звука не проронила, для них пока так и оставалось загадкой.

Абитуриенты умеренным шагом шли на север, размышляя надо всем произошедшим с ними за эти дни. Они понимали, что у того адмирала, который давал им задание, должен был быть какой-то план и объяснение всему; должна была быть и причина, почему это случилось именно с их классом, а также они пытались понять и саму цель подобного военного эксперимента, ибо были уверенны, что их послали на смерть вовсе не из-за террориста, а из-за чего-то еще, чего-то менее очевидного и банального. Но вот только что это могло быть, они не знали и даже не догадывались.

И тогда Аист, вспоминая события, произошедшие в том ангаре, подумал о том, что все ребята из их класса могли быть воистину какими-то особыми детьми, которых вывели из пробирки, а потом отдали на воспитание обычным семьям, чтобы они росли, находясь в неведении, ожидая своего истинного предназначения. Он о подобном неоднократно читал в фантастических книжках, и даже как-то раз видел документальный фильм про то, что нечто похожее уже проводили во времена СССР. И хотя он не верил ни одному документальному фильму, зная, что все это бред сценаристов, не имеющих бюджета снимать нормальное полнометражное игровое кино на эту же тему (ибо снимать псевдодокументальные фильмы намного дешевле и легче), он в эти минуты все-таки предположил, что действительно мог быть частью какого-то секретного научного эксперимента. Подобная идея объясняла сразу многое, и, в частности, то, почему их родители смогли все это допустить. Он также подумал о том, что ребят намеренно поместили в один класс, дабы было легче следить за их развитием. А когда они встали на пороге совершеннолетия, их, как супер-солдат, без предупреждения отправили в бой исполнять свое предназначение, для которого и были созданы, и среди выживших выявить лучшего.

Глядя на Артиста, с огромным трудом передвигающего свои деформированные ноги, здоровяк подумал о том, что этот субъект, видимо, оказался бракованным. Такая мысль породила новую идею, и Аист озадаченно предположил, что каждый из них мог быть с каким-то непредвиденным дефектом, и поэтому их и отправили на верную смерть, чтобы просто избавиться от мусора. Однако его настораживало то, что в их классе были представители других стран. Анзор, Аномин и Арам явно были приезжими, да и тот же самый Андрей, имеющий болгарские корни, был кем угодно, но только не русским. А посему, если мысль о том, что они все являлись частью научно-военного эксперимента, верна, то тогда подобная операция должна была ограничиваться не только одной Россией, но и как минимум всей Евразией.

Думая об этом, здоровяк запутался в собственных мыслях и, чтобы не сойти с ума, начал рассказывать о предполагаемой теории заговора своему однокласснику. А тот от всего услышанного скептически покачал головой, умиляясь фантазии товарища.

– Признаться, было время, когда я тоже верил в различные теории заговоров и даже пытался изучать их, – устало заговорил Артист. – Однако пришел к выводу, что все они созданы по такому же принципу, как нумерология, мистицизм или как та же самая религия. Люди, верующие в те или иные теории заговоров, – просто маниакальные параноики, видящие в каждом событии или символе то, чего сами хотят увидеть... и более ничего. Чаще всего это происходит не из-за того, что они знают нечто особенное и теперь прозрели, и им открылась какая-то более полная картина мира, а, скорее, наоборот... такое случается с людьми из-за их необразованности и скудности мышления, ибо все, на чем базируются их взгляды, – это кусочки информации, взятые из сомнительных источников и чаще всего вырванные из контекста.

– Да... – тихо вставил Аист. – Вырванное из контекста – хуже, чем непрочитанное вовсе.

– Нумерологи могут верить во что угодно, – продолжал парень в белом, шагая вперед по каменистой земле, – но стоит им признать мысль о том, что все числа были созданы людьми и что они только для людей-то смысл и имеют, не говоря уже о том, чтобы им просто взять и изучить историю возникновения этих самых чисел... так сразу все их великие теории и суеверия рушатся, подобно замкам из песка. Тоже самое и с религиями. Люди в них верят от обыкновенного отсутствия знаний, ибо сами не понимают, во что же именно они верят, но стоит им внимательно прочитать их же священное писание дальше титульного листа, так они сразу же становятся атеистами. Та же самая схема и с теориями заговоров. Мы видим набор ни с чем несвязанных между собой событий, но от своего незнания общей картины мы, все-таки считая, что связь может существовать, сами начинаем воображать и придумывать эти несуществующие параллели, нити и последовательности.

– То есть теории заговора – это, по-твоему, бред? – с легким недовольством спросил здоровяк, так как он почему-то всегда был уверен в существовании некоего тайного мирового правительства и тоже неоднократно читал об этом, очень надеясь когда-нибудь самому стать его частью и познать все их секреты.

– Я не говорил, что это бред, – ответил Артист. – Даже наоборот... я твердо могу заявить, что теории заговоров существуют. Впрочем, как и сами заговоры. – Он усмехнулся. – Подобных теорий очень много и все они противоречат друг другу, хотя чаще всего основаны вокруг одних и тех же вещей. Сами заговорщики, находящиеся в этих элитных правительственных клубах, облизывающие друг другу анусы различными ритуалами и рукопожатиями, – обыкновенные клоуны, пытающиеся внушать себе то, что они какие-то особенные и что весь мир крутится у их ног, тогда как на самом деле они такие же смертные... твари дрожащие. А те теоретики, изучающие подобные заговоры, пытаясь раскрыть их несуществующие загадки, еще больше сопутствуют самомнению тех, кто якобы действительно стоит у руля. Теории заговоров – это тоже своеобразный опиум для народа, ведь людям куда приятнее жить, думая, что мир находится под контролем... и не важно под чьим. Вот все и пытаются внушить себе, что всем управляют свободные каменщики, иллюминаты, зеленые человечки с Нибиру, люди в черном, какой-нибудь бог да прочий идиотизм, лишь бы не осознавать одну единственную и неоспоримую истину... Мир – это хаос! Хаос, в котором нет ни закономерности, ни последовательности, ни даже цикличности. Все происходит в соответствии с абсолютной случайностью и хаотичностью. Любой существующий порядок – это не что иное, как очередная степень хаоса. Да и это относится ко всему!

– Ага, – с легкой усмешкой добавил Аист. – А каждая умная мысль – это разновидность глупости?

– Именно! – воскликнул Артист и тоже улыбнулся, понимая, что после этого заявления все, что он скажет дальше, будет расцениваться полнейшей бессмыслицей и, в частности, им же самим, но, несмотря на это, он решил продолжить: – Все в этом мире хаос. Хаотичное движение, не имеющее ни смысла, ни цели. И стоит этому хаосу остановиться, обрести последовательность, какой-нибудь порядок, цель и даже подобие смысла, так сразу это «нечто» начнет загнивать и саморазрушаться.

Здоровяк согласился с подобным суждением, но думать о том, что его жизнь уже по своему определению лишена всякого смысла, он все-таки не хотел.

Пройдя через горный перевал, ребята вновь вышли на более-менее ровную местность, на которой, чтобы сделать шаг, уже вовсе не обязательно было обламывать ноги. Обычно в этих краях дули сильные ветра и земля покрывалась снегом, но в это время года все было иначе. Солнце светило так сильно, что камни раскалялись, и к ним было просто невозможно прикасаться руками. В воздухе от жары кружил легкий пар, и именно из-за него у ребят разбаливались глаза и медленно начинали кружиться головы.

– Что это? – неожиданно прошептал Аист, глядя куда-то вперед. – Ты это видел?

– Что видел? – устало переспросил второй, предположив, что у его товарища от возможного солнечного удара начались галлюцинации, поскольку лично он ничего не видел и даже не слышал.

– Вон... вот там! – здоровяк указал пальцем куда-то в сторону. И в этот раз Артисту тоже что-то привиделось, но что это было, он так и не понял. Оно, не успев объявиться, тут же бесследно исчезло.

Потерев пальцами глаза, юноша начал специально вглядываться в гущу леса, обращая внимание на движение каждого лепестка, и заметил, как где-то в сотни метрах от них что-то периодически отблескивало, будто солнечный свет отражался о некую линзу. И не сразу осознав, что это могло быть, парень в белом испуганно закричал:

– Это снайпер! Прячься!

Аист, тоже предположив, что это мог быть именно он, так как отблескивающие прицелы часто выдают позиции снайперов, резко повалился лицом на землю. А Артист, понимая, что они снова под огнем, схватил молчаливую незнакомку и, не теряя ни секунды, отвел ее за дерево, дабы по ним не смогли попасть.

Но из кустов никто так и не выстрелил, будто знал заранее, что его заметили и что он промахнется.

Юноша в белом тем временем, тяжело дыша, посмотрел на черноволосую девушку, одетую во все черное, которую он только что прижал спиной к корявому дереву, и невольно осознал, что глядя на нее, он пытается увидеть в ней белокожую, голубоглазую и светловолосую Ассонет, коей эта незнакомка ни в коем случае не являлась... а если кем-то и являлась, то ее полной противоположностью. Умершая Невеста, которую они оставили под открытым небом из-за того, что снайпер подстрелил ее, не вылетала из его головы. И тогда Артист, крепко схватив свой автомат, перекинутый через плечо на ремешке, вопреки здравому смыслу отчаянно побежал вперед, желая лично поймать и пристрелить того, кто прятался в кустах, даже если это был и вовсе не тот снайпер.

Увидев, как парень сломя голову помчался в сторону отблесков света, Аист, надеясь предотвратить этот безумный поступок, тоже поднялся с земли и ринулся вслед за товарищем, но уже очень скоро понял, что останавливать одноклассника вовсе нет никакой необходимости, ведь никто по ним не стрелял, а посему, если там кто-то и прятался, то они вдвоем легко бы смогли его одолеть. И здоровяк, будучи значительно быстрее, чем Артист, уже через несколько секунд первым добежал до тех кустов, где, по их предположению, находился снайпер.

А увидев, что же именно там скрывалось, Аист, как вкопанный, неподвижно замер на месте, не зная, что и сказать.

Как они и подумали, там действительно прятался человек, но не просто человек, а представитель отроческого возраста. С виду ему можно было дать максимум лет двенадцать-тринадцать, не больше. У него была типичная для кавказского мальчика внешность. А в руках он и вправду держал длинную снайперскую винтовку, которую испуганно нацелил на здоровяка, торопливо нажимая дрожащим пальцем на курок и дергая туда-сюда заевший затвор, из-за которого оружие отказывалось работать.

– Умри, русский! Умри... – проговаривал он. Но его винтовка так и не стреляла. И Аист сразу заметил, что этот парнишка просто-напросто неправильно вставил патрон и что спусковой механизм его винтовки заклинило, а вытащить пулю, чтобы ее перезарядить так, как следует, у мальчишки не хватало сил, из-за чего он и продолжал раз за разом давить на курок, надеясь что патрон все-таки проскользнет. Но это было бесполезно.

Когда к тому месту подбежал и Артист, желающий, даже не глядя на того, кто там был, открыть огонь, здоровяк его мигом остановил, делая попытку выхватить автомат у одноклассника. И юноша в белом, наконец-то увидев, что он чуть было не убил мальчишку, который был значительно младше их (притом что им самим-то было всего только по восемнадцать лет), не зная, как на все это реагировать, тоже замер без движения, не веря своим глазам.

– Не делай то, о чем потом будешь жалеть! – внушительно сказал Аист и медленно забрал у одноклассника ствол, но потом бросил недовольный взгляд на юного незнакомца и добавил: – Позволь уж это сделаю я.

И с этими словами он без предупреждения ударил своей крепкой рукой по лицу отрока.

Ему хотелось сделать это еще раз, но судя по состоянию мальчишки, одного раза оказалось более чем достаточно. У него из носа потекла кровь, и он тут же опустил глаза, давая понять, что сдается, пытаясь прятать слезы, возникшие на его лице от ощущения простой физической боли. В том, что это именно он в них стрелял и что ранение Невесты – его рук дело, сомнений не возникало, поскольку у него была боевая снайперская винтовка, и он смотрел на абитуриентов так, будто уже не раз видел их в этих краях, но Аист, схватив мальчишку за воротник его грязной рубашки, все же настойчиво спросил:

– Это ты? Ты стрелял в Невесту? Отвечай! Ты убил Ассонет, сукин ты сын...

На слово «невеста» тот действительно вспомнил светловолосую девушку в рваном белом платье, за которой он вчера наблюдал через оптический прицел своего оружия, из-за чего он вновь поник головой так, будто оправдывался перед родителями за разбитое стекло.

– Козел! – недовольно добавил здоровяк, предположив, что и этот обитатель здешних земель не говорит по-русски, после чего небрежно выпустил его из своих крепких рук.

Однако пацан очень даже хорошо понимал все, о чем те говорили.

– Козел – это гордое животное. А я не животное! – огрызнулся мальчишка с привычным для кавказского человека акцентом.

– О, нет! – резко ответил Аист. – Ты-то как раз и есть животное... и уж точно не гордое! Не гордое потому, что стреляешь, как трус, из кустов по безоружным девушкам... Ты убил нашу подругу! – Он замахнулся в очередной раз, желая со всей силы ударить паренька, но теперь уже Артист остановил его.

– Хватит! Остынь! – начал тот, схватив одноклассника за широкую кисть, дабы здоровяк прекратил избиение того, кто и так уже сдался и был готов отвечать на все их вопросы. – Да ты посмотри на него! Он же вообще прыщ малолетний.

– Он уже садист и убийца! – возмущенно ругнулся Аист, но взглянув на товарища в белом, все-таки опустил руку, понимая, что тот ему не позволит так просто избивать этого худого и невысокого мальчишку.

Здоровяк сплюнул и отошел в сторону, предварительно подобрав с земли ту самую снайперскую винтовку, которая совсем недавно целилась в него.

– Как тебя зовут? – после затянувшейся паузы тихо спросил Артист, присев на корточки перед юным незнакомцем.

– Акази, – неохотно ответил тот.

– Что ж, Акази, – уже более требовательной интонацией продолжил абитуриент, – может, теперь скажешь почему ты в нас стрелял, а? Почему ты стрелял в девушку? Это ведь был ты! Не оправдывайся!

Мальчишка покачал головой, собираясь с мыслями, но потом поднял глаза и смело заявил, что следил за ними и стрелял в них из-за того, что, случайно увидев их в горах, заметил, что они были русскими, так как говорили на чистом русском языке, а посему, как учил его старший брат, они должны быть непременно стерты с лица земли.

От услышанного Артист скривил лицо и спросил:

– Ну, а что мы тебе такого сделали, чтобы нас так ненавидеть?

– Вы... – Акази оценивающе посмотрел на абитуриентов, – ничего. Но вот ваши солдаты убили мою семью, еще когда маленьким был. А пять... нет, шесть недель назад убили моего брата, – заявил он и бросил взгляд на снайперскую винтовку, которую Аист пытался починить, вытаскивая неправильно вставленный патрон. – Эта пушка – единственное, что осталось от брата.

Одноклассники переглянулись, не зная, что и сказать. Им хотелось многое выговорить этому мальчишке, но они понимали, что он и половины из сказанного не поймет. Но когда тот обмолвился о том, что теперь это стало его «священным долгом» – мстить за семью и убивать всех русских, которые только встретятся на его пути, уже сам Артист не выдержал и бесцеремонно шлепнул ладонью по щеке Аказия, зная, что, если слова будут непонятны, то физическая боль все-таки заставит его призадуматься.

– Не все русские сволочи, как и не весь твой народ совершенен! – разъяренно выкрикнул юноша в белом. – Вопрос не в нациях, а в самих людях! Если человек моральный урод, то он урод, будь он хоть аргентинцем, хоть алжирцем. Но если он нормальный человек, то какая разница, кто он по национальности...

– Большая разница! – резко вставил Акази, гордо посмотрев Артисту в глаза. – Это война двух разных культур! Так говорил мой брат.

– Чего? – тут же переспросил тот и снова шлепнул мальчишку по лицу. – Твой брат идиот! Не существует войны двух культур, какими противоречивыми бы они ни являлись! Любая война исходит только от бескультурья, кто бы там чего ни говорил и какие бы гимны он ни пел! Неужели ты настолько глуп, чтобы не понимать этого?

Артист настойчиво посмотрел на паренька и понял, что Акази-то, может быть, и не был глупцом, однако был еще слишком молодым и наивным, чтобы вообще понимать, что такое культура, национальность, война да и вообще все остальное. Он в силу своего возраста делал только то, что видел, копируя поведение взрослых, а в этих краях, кроме вражды, насилия и ненависти к российским солдатам, ничего увидеть он больше и не мог. И Артист понимал, что с этим мальчишкой бесполезно разговаривать, так как, глядя ему в глаза, вспоминал себя в его возрасте (а он сам в тринадцать лет был редкостным глупцом, упрямым и недальновидным). Однако же он все-таки потребовал, чтобы Акази объяснил ему, почему он стрелял в Ассонет, да вот только, когда тот дал ответ, Артист уже пожалел, что вообще спросил об этом.

– Я заметил движение, когда вы шли вот по той горе. – Мальчишка указал пальцем куда-то на юго-запад. – Начал высматривать вас, идти по следу, как меня учил брат. Когда подошел близко, увидел в прицеле ту женщину, о которой ты говоришь. – Для Акази разница в возрасте в каких-то четыре-пять лет была настолько ощутимой и существенной, что он считал этих абитуриентов очень взрослыми, а посему и Ассонет называл не девушкой, а женщиной. – Она... – задумчиво продолжил он. – Она была красивой. Я еще никогда таких не видел... Золотые волосы... У нее были золотые волосы... Мне хотелось в нее попасть.

Повисла тишина.

Артисту в этот момент стало действительно страшно, и этот леденящий ужас был куда более тревожным, чем все, что происходило с ним до этого. От услышанного он медленно прикрыл лицо ладонью, дабы не демонстрировать свои эмоции, да и вообще не видеть весь этот жестокий мир, но потом каким-то сухим и трясущимся голосом для бессмысленного уточнения все же спросил:

– То есть... ты убил ее потому, что она была... красивой? Из нас троих ты стал стрелять именно в нее из-за того, что у нее были золотистые волосы... которых ты... ранее никогда не видел? Из-за того, что тебе что-то показалось прекрасным, ты пожелал это... уничтожить?

Акази ничего не ответил, а только отвел глаза.

А Артист, тяжело дыша, поднялся с корточек и уже хотел просто уйти, но мальчишка, пытаясь себя оправдать, добавил:

– Она была неправильно одета! Женщины не должны так одеваться!

И тот, остановившись на полушаге, медленно покачал головой, уже жалея, что не дал своему товарищу избить эту малолетку так, как следует. Артист сделал глубокий вздох, пытаясь то ли заглушить, то ли, наоборот, разжечь в себе ненависть, резко развернулся и, схватив Аказия за шею, брызжа слюной, в гневе закричал:

– Женщины вообще не должны одеваться, если уж на то пошло! Но зачем кого-то убивать, только за то, что тебе не нравится чужой костюм, цвет кожи, форма глаз, прическа... зачем?! – Он замахнулся рукой, но так и не стал бить мальчишку, понимая, что это бесполезно. – Все... делай с ним, что хочешь... – сказал он Аисту и медленно зашагал куда-то в сторону, более не желая видеть этого паренька.

Облокотившись о дерево, Артист стал размышлять о том, что люди действительно делают все возможное, лишь бы уничтожать природную красоту. Вся их цивилизация основана на разрушении земли: вырубки лесов, загрязнении воды, истреблении животных и всего остального – как будто суть человека и заключается в том, чтобы аннигилировать все, что его окружает и уж тем более все то, что он находит прекрасным. Уже с самого детства, видя красивую бабочку, люди хотят насадить ее на иглу, дабы потом разглядывать ее труп, а видя красочный цветок, они его срывают, чтобы продемонстрировать другому человеку свое умение разрушать. А вырастая, люди так вообще превращаются в охотников и таксидермистов, предпочитающих любоваться и гордиться тем, что они уничтожили, давая предпочтение холодным манекенам и копиям... но не оригиналу. Куда бы ни пошел человек, после него везде остается только разрушение. И его единственное оправдание, которое он может предложить миру, – это то, что как бы там ни было, а человек – это все-таки единственное существо на земле, созидающее искусство. Но в этот момент Артисту подобного оправдания показалось мало (притом что он и сам очень любил искусство), ведь все, что человек создает, он в первую очередь создает только для себя самого и делает это из тех материалов, которые он отнял у природы; к тому же красота искусства – это искусственная красота... притворство! А можно ли вообще считать притворство красотой?

– Я думал, вы солдаты, – после недолгой паузы виновато продолжил Акази. – У вас было оружие. С автоматами здесь только солдаты ходят.

Здоровяк же в эту секунду задумчиво посмотрел на мальчика, понимая, что тот, возможно, еще сможет им помочь, после чего какой-то спокойной и, пожалуй, даже дружелюбной интонацией спросил:

– А ты хорошо знаешь эти места?

– Конечно! – гордо ответил Акази, давая понять, что он знаток этих гор, так как каждый день по ним гуляет. – Я здесь все знаю, – добавил он. – Все и всех.

– Ага, – Аист хитро сузил глаза и указал пальцем на пребывающую в тени черноволосую девушку, которая так и продолжала идти туда, куда и они. – А это кто, знаешь?

– Знаю.

– И кто она?

– Как это кто? Это Аша, – удивленно ответил мальчишка, не совсем понимая, зачем его об этом спросили, если девушка и так уже шла с ними. Но потом, видимо, осознав, что эти ребята действительно не знают, кто она такая, деловито продолжил: – Она странная. Всегда молчит. Говорят, она не слышит ничего. Все думают, что она того... – Он покрутил пальцем у виска. – Кто-то как-то говорил, что она когда маленькой была... перед ней мина взорвалась, контузило что-ли. И теперь она ничего не говорит и не слышит. – Акази указал взглядом куда-то на запад. – Она жила с отцом в том ауле, пока его не разбомбили. Сейчас не знаю, где живут.

– С отцом, говоришь... – тяжело вздохнув, прохрипел Аист, вспоминая события, произошедшие этой ночью, после чего оглянулся и с грустью в глазах посмотрел на девушку, испытывая перед ней глубочайшее чувство вины.

– Да, я их тут постоянно вижу.

– А еще есть какие-нибудь поселения? – неожиданно спросил парень в белом, стоя в стороне под деревом. – Где здесь вообще живут люди? Если они вообще здесь... живут.

– Там есть одна деревня, – сказал Акази, указав рукой на восток.

– Так, веди нас туда! – не дослушав вставил здоровяк, понимая, что в деревне им могут предоставить помощь. Однако мальчишка заявил, что не хочет туда идти, ибо ему, как он выразился, путь туда заказан.

– Это еще почему? – удивился Артист, понимая, что тот чего-то недоговаривает.

– А дай угадаю! – недовольно вставил Аист. – Мало того что ты убийца, так ты еще и вор!

Отрок не ответил, а только уже в который раз виновато опустил глаза, пытаясь понять, как же так взрослым всегда удается видеть его насквозь и читать все его мысли и, в частности, те, которые он столь усердно пытается скрывать.

– Давай, веди нас! Быстро! – в приказном тоне повторил здоровяк и не сдержавшись своей крепкой рукой дал мальчишке подзатыльник.

– Ай, хватит меня бить! Больно же...

– Больно? – переспросил тот и вновь его ударил. – А Невесте было не больно?

– Ассонет, – тихо вставил Артист. – Ее звали Ассонет...

– Пошел давай! За то, что ты сделал, тебя и расчленить мало!

– А что такое... расчленить? – начал мальчишка, но Аист уже ткнул Аказию в спину его же винтовкой, и отроку ничего больше не оставалось, как идти вперед и указывать дорогу.

И как выяснилось, он не солгал, сказав, что являлся знатоком этих мест, так как уже очень скоро, шагая через лес, сворачивая то вправо, то влево, он вывел ребят к какой-то узкой горной тропинке. А уже она, в свою очередь, вывела их к большой дороге, в конце которой отчетливо вырисовывались очертания каких-то старых жилищных строений.

Как долго они шли по каменистому пути, сказать точно никто не мог, но к тому моменту, когда они оказались в деревне, жаркое солнце на небе уже начало медленно близиться к закату.

Местные жители, среди которых были только люди в возрасте, сидящие на скамеечках у входов полуразваленных домов, сделанных из уже давно прогнивших бревен, с любопытством разглядывали прибывших, пытаясь понять, что общего могли иметь двое вооруженных подростков славянской внешности с местной сумасшедшей, коей была Аша, и Аказием, которого все знали в этих краях как маленького хулигана и воришку. Осуждающе взирая на неторопливо шагающую четверку, старики каждым своим многозначительным взглядом молча давали понять, что ребятам здесь не очень рады.

Однако, несмотря на все это, Артист все-таки осмелился подойти к одному из пожилых мужчин, курящих трубку на крыльце, и вежливо спросить, где бы они могли позвонить, если здесь, конечно, вообще имелась такая возможность. Тот оценивающе посмотрел на юношу, заторможенно вдохнул табачный дым и молча указал пальцем куда-то в сторону центра деревни. Артист поблагодарил его, и молодые люди все также устало зашагали дальше, следуя тому направлению, куда им было указано.

Изначально все это место представилось очень пустым, тихим и одиноким, но пройдя вглубь, ребята увидели, что деревня была не такой уж и заброшенной, как казалось на первый взгляд. В центре располагалась небольшая площадь возле разбитого бетонного здания, которое некогда было подобием общественного буфета. Само заведение-то уже давно не работало и имело теперь совсем другое предназначение, но именно у его стен в тот час было людно. Кругом бегали какие-то счастливые и улыбающиеся дети от пяти до десяти лет, выносящие из домов стулья, скамейки и табуретки, расставляя их прямо на улице посреди площади. Также к этому месту начинали медленно подходить и старики. И судя по их настроению, в деревне готовилось что-то вроде праздника.

В общей сложности во всем этом поселении можно было насчитать человек пятьдесят, не больше, но поскольку все они собирались в одном месте, эти люди создавали впечатление многочисленной толпы. Здесь были только дети и представители преклонного возраста. Подростков же, как, впрочем, и людей средних лет, не наблюдалось вообще. И оттого, что в этих краях постоянно проходили военные действия, не сложно было догадаться, где же именно находилась недостающая часть населения.

Акази, увидев визжащих и бегающих в разные стороны знакомых ему мальчишек, тут же помчался к ним, начав помогать им расставлять стулья на площади, даже не поинтересовавшись, зачем они это делают. А Артист и Аист, оставив Ашу на улице, вошли в это обшарпанное бетонное здание и увидели там огромную стойку, где отчетливо был виден старый советский стационарный телефон, видимо, единственный работающий во всей деревне.

У стойки стоял какой-то очередной пожилой худощавый человек, разливающий напитки по стаканам, чтобы потом раздавать их детям на мероприятие, к которому готовились местные жители. Мужчина с огромным удивлением окинул взглядом прибывших юношей, в частности, заострив внимание на их окровавленные рубашки, но когда понял, что те пришли с миром и просто хотят позвонить, молча пододвинул телефонную коробку к ним поближе.

Артист первым схватился за аппарат.

Приставив трубку к уху, он с облегчением вздохнул, услышав, что она издает гудок. Его глаза загорелись надеждой.

Желая как можно быстрее покончить со всем этим кошмаром, юноша принялся набирать свой домашний номер, с нетерпением выжидая каждый раз, когда после оборотов телефонный диск заторможенно выкручивался обратно. Введя последнюю цифру, Артист, тяжело дыша, впал в ожидание, слушая учащенный пульс своего сердцебиения, воодушевленно поглядывая на товарища, который в этот момент был не менее взволнован. Они понимали, что дозвонившись до родителей, они смогут мигом решить все проблемы (ну или хотя бы какую-то их часть), однако трубку с той стороны никто так и не брал.

С каждым новым гудком, ударяющим в ухо юноше, ему становилось все тревожнее и тревожнее. Сердце каменело. И когда он уже подумал о том, что ждать чего-то еще больше нет никакого смысла, из трубки раздались какие-то шорохи.

– Алло, – с той стороны провода неожиданно прозвучал женский голос, и Артист мгновенно узнал в нем голос матери. В его груди защемило. Кровь ударила по вискам, а по всему телу тонкими струйками помчался адреналин.

Юноша сделал глубокий вздох, чтобы уже заговорить, но не зная, с чего же именно ему начать после всего произошедшего, просто замер в безмолвии, так и не проронив ни единого звука, собираясь с мыслями и внимательно вслушиваясь в этот знакомый, приятный и успокаивающий голос, исходящий из трубки.

– Алло? Говорите! Вас не слышно... – продолжала женщина.

Однако в этот раз Артист вдвойне не осмелился ничего сказать вслух, так как, судя по интонации матери, казалось, будто все для нее было в полном порядке и будто с ее сыном-то и вовсе ничего не случилось. Складывалось такое впечатление, что по ту сторону линии все шло именно так, как и должно было быть, и что он лично никуда не пропадал и его родные ни о ком не беспокоились.

Но все же из-за ответного молчания в трубке женский голос с каждым разом становился все более грубым и нетерпеливым:

– Алло! Кто это? Хватит хулиганить! Я слышу, как вы дышите...

У Артиста на лице блеснула слеза. Он так и стоял, прижимая телефон к уху и подрагивая в леденящем ужасе от медленного осознания того, что адмирал не лгал, когда говорил о том, что их родители предупреждены и удовлетворены компенсацией. Артист в один миг просто взял и испарился, ушел на выпускной и не вернулся, а интонация и нотки в голосе его матери не отражали ни единого оттенка волнения и беспокойства.

– Не звоните сюда, слышите... – недовольно продолжала женщина, но потом остановилась на полуслове и каким-то тихим, напуганным и дрожащим голосом проронила: – Сынок?

От этого слова юношу стало трясти еще сильнее.

Он проглотил слюну и с явной тревогой и печалью в глазах принялся смотреть по сторонам, невольно вытирая слезы, появляющиеся на щеках, в ожидании того, что же дальше посмеет сказать этот голос.

– Не может быть... – взволнованно зашептала она. – Этого не может... Ты... ты живой? Но мне сказали, что вас должны были... О, господи! – По ту сторону послышалось, как женщина стала заикаться, начав обливаться слезами и периодически пошмыгивать носом. – Прости... Прости! Я... я не знала, что... О, боже... Прости меня...

Но и в этот раз он ничего не сказал.

Его лицо бледнело, и казалось, что с него навсегда исчезали эмоции и что после услышанного Артист больше никогда не сможет улыбаться, да и вообще смотреть на людей.

А Аист, озадаченно гладя на товарища, тоже молчал. Он не знал, что же именно в эти минуты звучало из трубки, но по состоянию друга все-таки догадывался, почему у его одноклассника, который еще минуту назад был переполнен волнующей надеждой на спасение, текли слезы и почему он за все это время так и не проронил ни единого слова.

Не желая более слушать бессмысленные оправдания, юноша в белом медленно опустил телефонную трубку и положил ее на стол, так и не оборвав междугородную связь, после чего отрешенно, еле-еле передвигая свои и без того заторможенные ноги, вышел обратно на улицу, глядя на то, как яркое кроваво-красное солнце близится к закату.

А здоровяк же, после всего того, что он в эти минуты увидел в очах Артиста, звонить себе домой даже и не стал. Находиться в неведении ему в тот момент было куда приятнее, ибо в его жизни и так творился полный кошмар. А думать еще о том, что родители, как сказал адмирал, их всех просто-напросто продали, ему тогда хотелось менее всего.

Через некоторое время абитуриенты расспросили у местных жителей о том, где же они вообще находились, и узнали, что граница с Россией, куда они так отчаянно направлялись пешком, располагалась от них всего в каких-то десяти километрах, да и вообще вся эта горная деревушка, по сути, и являлась пограничной зоной. Но идти дальше у ребят уже не было никаких сил. Они устали и были морально подавленны, к тому же близился вечер, а блуждать сквозь сумерки по горным тропинкам им тогда хотелось менее всего. И поэтому они решили остаться в этой деревне на ночь, дабы по утру возобновить свой путь с новыми силами. Также надо отметить, что поскольку местные люди готовились к какому-то мероприятию, на котором должны были быть бесплатные напитки и еда, так как каждая женщина выносила на улицу скромные, но при этом очень вкусные угощения собственного приготовления, помещая их на столики, расставленные по периметру деревенской площади, уставшие и голодные за эти сутки подростки просто не могли себе позволить упустить такую возможность насытиться и отдохнуть.

Артист, стараясь выкинуть из головы голос матери, который так и продолжал отдаленным эхом кружить в глубинах его сознания, неторопливо приблизился к сидящему на табуретке седому мужчине и, глядя на то, как крикливые дети игриво натягивают на стену кипенно-белое полотно, хладнокровно спросил:

– Что тут происходит? Здесь что-то намечается? Какой-то праздник?

– Праздник? – переспросил старик и улыбнулся своей кривой и беззубой улыбкой. – Конечно, праздник! Кино будем смотреть! Сам режиссер приехал.

– Какой еще режиссер? – тяжело вздыхая, поинтересовался юноша, размышляя над тем, что он, будучи большим любителем кинематографа, никогда еще не наслаждался данным видом искусства под открытым небом.

– Не знаю, что за режиссер, – ответил дружелюбный мужчина. – Венрик какой-то.

– Венрик? – скептически повторил Артист, не восприняв услышанное всерьез, ибо был хорошо знаком с творчеством этого эксцентричного сценариста, кинорежиссера и продюсера и просто не мог поверить, что такая небезызвестная личность когда-либо сможет приехать в такую глушь. Однако, слегка повернув голову, он был сильно поражен тем, что действительно увидел на этой крошечной деревенской площади того, кого какое-то время даже считал своим кумиром.

Режиссер, одетый в обыкновенные джинсы и клетчатую рубашку, будучи здесь единственным мужчиной средних лет, в одиночку перетаскивал тяжелую аппаратуру для просмотра кинопленки, аккуратно вытаскивая ее из припаркованного в другой стороне поселения небольшого микроавтобуса, на котором он и приехал в эти края.

Местные мальчишки с огромным любопытством разглядывали незнакомую им технику, помогая Венрику перетаскивать легкие провода. И каждый раз, когда тот что-то подключал к электричеству и начинал проверять эту слегка устаревшую аппаратуру на ее работоспособность, дети радостно кричали, с интересом наблюдая за мигающими лампочками, безостановочно бегая вокруг режиссера. Вскоре же, когда главный кинопроектор и колонки были установлены, в деревне вновь наступила тишина, так как эти неугомонные мальчишки просто-напросто вымотали самих себя, устав от собственных криков. Они расселись на лавочках и с явной скукой в глазах стали поглядывать на небо в ожидании ночи, ибо, как сказал этот мужчина, для того, чтобы кинопроектор хорошо показывал, необходима была темнота.

А она все не наступала и не наступала.

И даже когда ярко-красное солнце уже скрылось за горным горизонтом, само небо еще очень долго оставалось светлым. И для детей, пребывающих в предвкушении чего-то особенного и интересного, эти несколько часов ожидания темноты тянулись так долго и утомительно, что, когда ночь все-таки наступила, большинство из них уже не выдержали и пошли спать.

Режиссер вставил бабину тридцати пяти миллиметровой кинопленки в проектор и включил его, из-за чего натянутое белое полотно осветилось ярким светом. И местные люди, сидя на стульях под открытым звездным небом, затаили дыхания в ожидании чего-то.

– Кино, – недовольно фыркнул Артист, с легким пренебрежением наблюдая за тем, как его кумир настраивает резкость. – Вынужден сказать, – продолжил озлобленный юноша, – что кинематограф мертв.

– Мертв? – удивился сидящий рядом с ним Аист. – Ты говоришь про индустрию или про вид искусства?

И в этот момент здоровяк понял, что его товарищ в первую очередь говорит о самом себе и обо всех их одноклассниках, ведь после всего, что с ними произошло за эти несколько дней, парень в белом считал, что в этом мире мертво уже абсолютно все.

– Я говорю о кинематографе, как о глобальном феномене, –продолжил Артист, дабы не оставлять занимательный вопрос без ответа. – И боюсь, что сегодня этого феномена больше нет. Вот скажи... – Он лениво повернулся к товарищу. – Если я попрошу тебя описать весь двадцатый век одним единственным словом, то что, по-твоему, это будет за слово? Что сможет определить все... абсолютно все события двадцатого века... с бесчисленными революциями, мировыми войнами, космической гонкой, распадом СССР и вообще всем остальным? Какое такое слово полностью характеризует двадцатый век, как феномен и исторический период?

Аист не совсем понял суть вопроса и поэтому просто пожал плечами, так ничего и не ответив.

– Кино! – тут же промолвил Артист. – Именно кинематограф определяет весь двадцатый век и является его основной точкой опоры. Это была главная и, пожалуй, даже единственная религия того времени. Женщины смотрели на актрис с экрана и пытались подражать им во всем, начиная следовать их моде. А мужчины, глядя на киногероев, учились правильно вести себя с женщинами, общаться... и даже зарабатывать деньги! Целые поколения вырастали, формируя свои мировоззрения в кинотеатрах, которые были и школой, и храмом, где люди просветлялись от великого учителя и божества, коим являлся свет, исходящий от проектора. Но, увы, все это уже в прошлом...

В эту секунду парень в белом слегка запнулся, так как тот режиссер наконец-таки запустил кинопленку. На белом полотне пробежали кривые надписи. И уже очень скоро фильм начался, ударив неожиданным громом, раздавшимся из старых шипящих колонок.

Местные жители принялись наслаждаться первыми кадрами чудесной кинокартины, снятой на непонятном для них языке, медленно проникаясь атмосферой Парижа шестидесятых годов, вчитываясь в субтитры. Артист-то думал, что Венрик будет показывать какой-нибудь фильм собственного производства, иначе зачем еще ему было лично приезжать в это неотмеченное на картах место и так усердно в одиночку настраивать аппаратуру, однако же режиссер почему-то решил показать этим людям какой-то классический и при этом довольно-таки не особо популярный фильм периода «La Nouvelle Vague».

– А ты знаешь, кто вообще провозгласил кинематограф искусством? – полушепотом продолжал Артист, не особо вглядываясь в происходящее на экране, поскольку там были еще только вступительные титры, которые почему-то были цветными, тогда как сам фильм обещал быть черно-белым. – Кино-то изначально считалось развлечением второго сорта, забавой для шутов, извращенцев и вуайеристов, ибо нет ничего более постыдного, чем наблюдать за жизнедеятельностью других... ведь, наслаждаясь кино, мы, по сути, смотрим в окна своих соседей. Но появился один человек, который первым заявил, что кино – это искусство и даже наиважнейший вид из всех искусств. И знаешь, кто это был?

– Андрэ Марло, наверное... – осторожно начал Аист, но потом, осознав, что вопрос был с явным подвохом, сам себя поправил: – Нет, подожди... это был Ленин.

– Точно! Ленин! – сказал юноша в белом. – И хотя во Франции и в Штатах кинематограф уже давно делал первые шаги своего стремительного развития, все-таки именно наш дедушка и вождь пролетариата был первым, кто осознал весь потенциал данного вида искусства, ведь кино было наилучшим способом политической пропаганды. Именно он понял это раньше всех, и поэтому он-то и открыл первую в мире школу кинематографа. И все, что происходило в двадцатом веке... все самые значимые и незначимые события – это все было сделано посредством кино. Укрепление власти большевиков – влияние фильмов Эйзенштейна, вторая мировая – фильм «Триумф воли» Лени Рифеншталь, холодная война – это вообще своего рода один большой кинофестиваль, где две страны посредством фильмов хвастались друг перед другом размерами своих фаллосов в виде ракет.

– Ага, – Аист усмехнулся, так как ему понравилось эта аллегория. – И потому-то американцы и удостоились первого места, ведь уж чего-чего, а их кино было забавнее нашего... особенно та псевдонаучная фантастика, снятая в павильоне Стэнли Кубрика, где они полетели на луну и оставили там флажок, который не видно ни в одном телескопе.

– Да весь двадцатый век – это сплошное кино! – продолжал Артист. – И просто не было такого вида жизнедеятельности, которого бы ни запечатлели на пленку. Не знаю, как для всех и что там диктуют календари, но лично для меня двадцатый век официально наступил в тот момент, когда братья Люмьер открыли первый в истории платный кинопоказ, что и послужило началом всей киноиндустрии.

– Ну уж нет, – с улыбкой вставил здоровяк, неожиданно перебив своего товарища, – а я вот всегда считал, что двадцатый век открыл никто иной, как сам Джек Потрошитель, потому что тогда в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году средства массовой информации, которыми тогда были еще только газеты, сделали мировой скандал и легенду из всего каких-то там пяти мертвых шлюх. Вот это поистине был переход на новый уровень мышления. Надули пузырь из ничего. Да и, пожалуй, весь последующий век тоже был одним большим мыльным пузырем, который лопался так же быстро, как и надувался.

В этот момент его глаза переполнились грустью, ибо он понимал, что как бы там ни было, а из двадцати мертвых выпускников, посланных на бессмысленную и кровавую бойню, сегодня уж точно никто не будет делать ни скандала, ни легенды.

– А закончился для меня двадцатый век никак не иначе, как в тысяча девятьсот девяносто девятом, ведь именно в том году наступила смерть всего кинематографа, – все также холодно бубнил Артист, игнорируя замечания своего одноклассника. – Именно тогда на экраны вышло две особенные кинокартины, одна из которых закончила двадцатый век, а другая уничтожила кинематограф и открыла дорогу двадцать первому веку.

– «Бойцовский клуб» и «Матрица», – тут же промолвил Аист, не отрывая своего взгляда от экрана, на котором уже давно начали разворачиваться первые действия драмы.

– Они самые, – с грустью вздохнул тот, глядя куда-то в ночное небо. – В последней сцене фильма «Бойцовский клуб» происходит то, что обязано было произойти в реальной жизни. Человечество должно было еще тогда уничтожить все существующие финансовые системы и стереть с лица земли какие-либо классовые неравенства и капитализм, дабы, обладая знаниями и технологией, начать строить общество с нуля, переходя в новый век с чистого листа. Но в реальном мире этого не произошло, а с киноэкранов нам просто-напросто под самый финал показали большой и толстый фаллос.

– Да, на том изображении целая эпоха, пожалуй, и увидела свой конец... – тихо вставил Аист и усмехнулся, так как у слова «конец» имелось двойное значение.

– А с фильмом «Матрица» и так все понятно. Цифровые технологии разрушили магию кино, заменив все на один большой спецэффект. А основная тема фильма явно дала понять, что с этого момента начинается активная компьютеризация всей существующей информации, тогда как любая пропаганда будет проходить в первую очередь через интернет, ибо к тому моменту, когда вышел сам фильм, компьютеры действительно стали появляться в каждом доме. Все мотивы, которые поднимала картина, уже давно стали явью. – Он тяжело вздохнул. – Кинематограф ушел на второй план и даже более того... сегодня и кинопленку уж давно не производят. Снимают только в цифровом формате. И уже с двухтысячных годов-то, по сути, не сняли ни одного достойного фильма, поскольку правительства стран стали вкладывать деньги не в какие-то там киностудии... аля Hollywood, а в интернет и в продвижение социальных сетей... и не трудно догадаться, ради какой-такой цели. – Он, недовольно морща лицо, почесал себе шею. – А посему двадцать первый век – это век интернета, тогда как двадцатый век – век кино. Но он давно прошел, и вместе с ним погиб кинематограф.

– А по мне так кино, каким бы хорошим оно ни было, – это наивысшее проявление бездуховности, – неожиданно прохрипел здоровяк, глядя на главную героиню фильма, смотрящую на себя в зеркало. – Многие народы в древности верили в то, что, если кто-то рисует чей-то портрет, он ворует частицу души того, кого он изображает. Как мне известно, дело художников всегда считалось делом ведьм и черных магов. Отсюда и слово «Art»... ведь в английском языке понятие магии и использования темных сил – это тоже «Art». Артистов... – Он с улыбкой посмотрел на Артиста. – В смысле художников... даже хоронили всегда за церковной оградой на определенной глубине от уровня поверхности. Мало кому из живописцев удавалось заслужить общественное одобрение и признание за то, что, как говорили люди, они отнимали души по кускам. Но когда создали фотоаппарат, запечатлять портреты стало намного быстрее и удобнее. Сам процесс происходил в течение нескольких секунд. Одно нажатие кнопки и «Хоп!»... души больше нет. Вот вспомни первые фотографии девятнадцатого века и даже начала двадцатого! Люди изображались на них так, будто шли на расстрел, ибо действительно боялись механического глаза и той птички, что из него вылетала. Но с каждым годом лица на фотографиях становились все более раскованными и раскованными, а духовность человечества становилась все меньше и меньше. Общество деградирует. И не потому ли это, что мы так любим фотографироваться, удовлетворяя свое тщеславие? – Аист вдохнул. – А вскоре создали кинокамеру. И механический глаз стал воровать души в сверх скоростном режиме... со скоростью двадцать четыре кадра в секунду.

– Сегодня так уже и все сорок восемь кадров и больше, – уточнил Артист, поддерживая идею товарища, притом что он никогда не верил в существование душ.

– К тому же не стоит забывать, кого именно запечатляет и отображает кинематограф. Ведь с серебра кинопленки в первую очередь блестят актеры. А ремесло актера – быть лицемером и провозглашать несуществующие вещи. И именно того считают хорошим мастером перевоплощения, кто лучше всех умеет лгать. – Здоровяк задумчиво причмокнул. – Мало того что кинематограф мертв, как ты говоришь, так в нем еще и нет ничего святого.

– В этом я с тобой согласен, – добавил парень в белом.

– Однозначно, – буркнул Аист, – кино – искусство Люцифера.

– Того, кто приносит рассвет? – переспросил Артист и, повернув голову, посмотрел на свет, исходящий от проектора. – Вынужден признать, что это символично.

Он поднялся на ноги, не особо желая здесь находиться и уж тем более смотреть какой-то там фильм, когда совсем недавно все его друзья погибали под дождем из свинца. Юноша уже стал покидать площадь, но на полпути заметил очарованные глаза многочисленных зрителей, не моргая смотрящих на отблески с экрана. Из-за того, как они взирали на движущиеся картинки перед собой, казалось, будто вся реальность для них бесследно исчезла в никуда, и они, наслаждаясь сюжетом кино, пребывали в абсолютном умиротворении, ощущая в эти минуты неописуемое чувство забвения и счастья.

И хотя Артист знал не хуже всех остальных, какой эффект способны производить на людей фильмы, он все-таки не до конца понимал, что же именно местных жителей могло так занять. Неохотно повернувшись к экрану, он начал более внимательно вглядываться в происходящее на нем, и как только юноша приподнял свои глаза и увидел кадры ранее неизвестного ему фильма Агнешки Варды, фильм мгновенно очаровал его настолько, что тот, затаив дыхание, так и простоял на ногах в центре площади без малейшего движения до самого окончания картины.

Даже когда на экране уже пошли заключительные титры и люди стали покидать площадь, он так и не смог пошевелиться.

Когда же Артист опомнился, то увидел, что темная площадь была пустой, так как местные жители уже давно разошлись, оставив все те старые стулья и лавочки под открытым звездным небом. А на экране тем временем блеснули последние кадры заканчивающейся кинопленки, после чего натянутое полотно вновь окрасилось кристально-белым светом. И глядя на этот свет, Артист, вытирая грязным рукавом свои появившиеся от фильма слезы, осознал, что ему надо брать пример у киноэкрана, ведь сколько бы на него не изливалось позитива, негатива, красоты и грязи, он всегда оставался белым и чистым.

– Как вам понравилась картина? – с легким европейским акцентом неожиданно поинтересовался отключающий аппаратуру Венрик, когда юноша проходил в нескольких метрах от него.

Артист почему-то менее всего ожидал, что режиссер разговаривал на русском языке, и поэтому перед тем как ответить, на несколько секунд впал в замешательство, к тому же ему еще никогда не выпадал шанс общения со знаменитостью. Он всегда думал, что люди, имеющие мировую известность, обычно ведут себя очень надменно и никогда не общаются с кем попало, не говоря уже о том, чтобы и вовсе выходить на улицу без охраны, однако же этот режиссер, к удивлению паренька, оказался большим исключением данного стереотипа, навязанного глянцевыми журналами и интернетом.

– Признаться, я беспощадный критик. Но назвать фильм плохим просто язык не поворачивается, – заторможенно начал Артист, отрешенно глядя в никуда, все еще пребывая под впечатлением от увиденной картины. – Вот только я понять не могу: что вы здесь делаете? Как вас, небезызвестного режиссера, занесло в эти края? И ладно бы вы показывали местным людям свой фильм, я бы еще счел это за такой своеобразный рекламный ход и пиар компанию. Но показывать классику, и делать все это просто так... Зачем?

– Понимаете... – мгновенно ответил Венрик, с легким удивлением окинув взглядом грязную и окровавленную белую одежду паренька, – я уже полгода езжу в одиночку на своем автобусе по таким заброшенным городкам и безвозмездно устраиваю людям праздники, показывая им кино. Но делаю я все это вовсе не для славы и не для аплодисментов.

– А для чего же тогда? – холодно спросил тот.

Мужчина пожал плечами и, глядя на Артиста так, будто между ними и вовсе не было никакой разницы в возрасте, с какой-то неуверенной интонацией в голосе ответил:

– Я... не знаю. Признаться... я действительно мог бы сейчас быть на каком-нибудь престижном кинофестивале и красоваться в дорогом костюме на фоне логотипов многочисленных спонсоров, топча лакированными туфлями красную дорожку под собой, лицемерно улыбаясь в объективы папарацци. И все это несомненно бы поднимало мою карьеру ввысь. Но я вовсе не ради этого увлекся кино. – Он виновато улыбнулся. – Престиж и слава должны быть не более чем средством для выполнения поставленных задач, однако сегодня в мире искусства, как, впрочем, и в других видах деятельности, они превратились в саму цель. Я занимаюсь кино вовсе не для того, чтобы получать золотые статуэтки и читать о самом себе в журналах, а для того, чтобы наслаждаться самим процессом создания фильмов и конечно же любоваться результатом. А все остальное не более чем мишура, отвлекающая от самого важного... Так что, молодой человек, надеюсь, вы меня понимаете.

– Понимаю, – ответил юноша. – Вы хотите реализовывать себя в своих собственных глазах, а не в глазах общественности.

– Верно, – режиссер задумчиво улыбнулся.

– Считаю такой подход ведения дел первым признаком самодостаточности человека, – добавил Артист.

И Венрик в этот момент осознал, что он ведет диалог вовсе не с простым, а с достаточно глубоким собеседником, глядя в глаза которому, он видел самого себя в юности.

– Понимаете, я устал от этих толстопузых критиков, – искренне продолжил режиссер, – которые смотрят на все с высокомерием и пренебрежением, гордо поднимая свои носы вверх, ибо уже все видели, все знают, и дайте им что-нибудь новенькое! Они судят не сами фильмы, а тот ажиотаж и рекламу, что сопровождают эти работы. И если вокруг какой-нибудь картины нет скандала, то они и смотреть ее не видят смысла. Для них просмотр кино равносилен еде fast food, поп-корну или жвачки, которую пожевали, выплюнули и забыли. Для меня же искусство – это нечто большее. Вот я и езжу по таким заброшенным деревушкам и смотрю хорошее кино с теми, кто это действительно оценит. – Он слегка повернул голову и настойчиво посмотрел на паренька. – Ну так скажите, молодой человек: понравилась ли вам картина?

– По правде говоря, – начал Артист, пытаясь обойти заданный вопрос стороной, так как он еще пока сам не определился в суждениях по поводу этого простого и одновременно неоднозначного фильма, – кинематограф довольно молодое искусство, если сравнивать его с живописью, литературой и тем же самым театром, которым уже несколько тысячелетий. По сути, кино является еще только маленьким дитем... ребенком. А когда ребенок лезет к вам в голову и пытается научить чему-то мудрому... каким одаренным вундеркиндом бы он ни был, его все равно сложно воспринимать серьезно.

– Я вас понял. – Венрик улыбнулся.

– А вам не кажется, что своими благими намерениями и альтруизмом, вы всех этих людей делаете еще только более несчастными, внушая им иллюзии и мечты о прекрасной жизни, которая для них-то на самом деле никогда не наступит? Ведь фильмы не исполняют желания, а создают их.

– Хотите сказать, что этим несчастным, брошенным и никому ненужным старичкам было бы куда лучше так и оставаться в неведении, живя только тем, что они видят в этих своих разрушенных деревнях?

– Нет, – резко ответил Артист. – Но вы должны понимать, что вы делаете, а главное, зачем! Ведь своим приездом и своей деятельностью вы подобны змию-искусителю, вторгнувшимся в Эдем. Ваше кино для них, как фотография воды для тех, кто мучается от жажды. Вы показали им мечту, и этой ночью каждому из них приснятся сладостные грезы, но ведь по утру они проснутся.

Режиссер призадумался, не зная, что и ответить, поскольку в словах юноши действительно была доля истины, которую он до этого почему-то всегда упускал из виду.

– Да, у этих людей тяжелая жизнь, и они действительно заслуживают отдыха и развлечений, как никто другой, – продолжал паренек, – но опиум для народа, коим кино является, уж точно не улучшит их уровень жизни. Чтобы быть сильнее, люди должны оставаться реалистами, а любое искусство – это трусливый побег от реальности.

– А вы не солгали, назвав себя беспощадным критиком, – с виноватой улыбкой заговорил Венрик. – Да, но, к сожалению, большинство из нас в этой реальности ждет только боль и разочарование.

– Это потому, что мы уже вкусили плод иллюзий и у нас есть с чем сравнивать. Да и потом... разве не мы ли сами создаем действительность вокруг самих себя такой, какая она есть?

Режиссер же, понимая, что его только что пристыдил какой-то подросток, дружелюбно протянул собеседнику руку и тихо произнес:

– Что ж, любезный незнакомец, позовите меня, когда ваши убеждения станут явью! И когда это случится, мы вместе покинем этот кинотеатр.

Юноша крепко пожал Венрику руку и, оставив его одного, зашагал дальше по деревне, пытаясь в темноте отыскать Аиста или хотя бы Ашу с Аказием, так как уже давно потерял их из виду.

Гуляя по разбитым и заросшим травой местным дорожкам, вдыхая чистейший ночной воздух, наслаждаясь тишиной и темнотой, Артист впервые за долгое время начал ощущать спокойствие и умиротворение. Тревожные мысли покинули его. И он так и продолжал бы гулять по этой деревушке, испытывая невыносимую легкость на сердце, но неожиданно Аист сам нашел его, выбежав из какого-то полуразрушенного одноэтажного старого домика, в окне которого горел свет.

– Тут одна женщина говорит, что мы можем у нее переночевать, – сказал здоровяк, указав пальцев на то покосившееся строение, откуда он только что вышел. – Она сама предложила.

– Сама? – переспросил Артист, скептически посмотрев на одноклассника, четко давая ему понять, что после всего, что с ними случилось за эти дни, им нельзя было так просто доверять кому-либо, к тому же они находились в таком месте, где русских людей явно не жаловали из-за уже который год непрекращающейся войны.

– Да, – ответил Аист. – Она говорит, что, еще как только мы пришли сюда, заметила нас. Говорит... ты на сына ее похож... – Он немного запнулся и добавил: – ...погибшего вот недавно.

От этих слов паренек в белом вздрогнул, вновь вспомнив голос своей матери, из-за чего вся та тревога вновь вспыхнула в его голове. Артисту совсем не хотелось заходить в эти старые и дряхлые деревенские хижины, но он понимал, что как бы там ни было, а им все равно придется туда зайти, ведь здоровяк уже внес туда все их немногочисленные вещи, большую часть которых составляло оружие. К тому же ночевать под открытым небом, скармливая себя комарам, никто из них больше не хотел, и поэтому через минуту ребята уже вошли в это тесное помещение.

Интерьер там был ветхим, убогим и прогнившим. В этих краях почти каждое здание было в подобном состоянии, и люди довольствовались тем, что есть, понимая, что они в любой момент под огнем военных ракет могут лишиться и этого.

Когда Артист оказался внутри, он увидел, как это помещение освещалось крошечной настольной лампой и ярким светом от огня из печки. Он также увидел Аказия и Ашу, сидящих у стола в центре комнаты, наблюдая за тем, как хозяйка хижины разливает им чай в стаканы с трещинами и щербинами. Эта женщина была не такой уж и пожилой, если сравнивать ее с остальными жителями деревни, но поскольку она была одета в старую и выцветшую одежду, которую, возможно, носили еще ее предки, она все же казалась значительно старше своего возраста. К тому же, несмотря на то что ее лицо было довольно красивым и свежим для немолодой кавказской женщины, она все же была похожа на загадочную колдунью или же ведьму из устрашающих детских сказок.

Артист, посмотрев на нее, мигом понял, что их здесь не обидят, так как ее внешность являлась не более чем обыкновенным отражением всех тех бесконечных стрессов и переживаний, что эта женщина успела испытать на себе, живя в краях, где уже так долго шла война. А когда она начала им рассказывать подробности гибели ее сына, на которого по ее словам Артист был чем-то похож (не внешне, а, скорее, какой-то неуловимой и мимолетной мимикой), так все те бессмысленные вопросы по поводу ее неестественно седеющих волос и глубоких морщин вокруг глаз, которых в ее возрасте быть еще не должно, тут же исчезли, ибо ответ на них был понятен и без лишних слов.

И как оказалось, ее сын был убит в сражении на границе всего только три месяца назад, и она все еще носила траур, отчаянно ища смерти и для себя. А посему, увидев здесь мальчишек примерно такого же возраста, как и ее сын, она сама предложила им помощь по мере своих сил и возможностей. К тому же внешний вид этих ребят ясно давал понять, что уж чего-чего, а помощь им необходима. Но они не особо желали беспокоить бедную женщину своими проблемами, которые они и сами-то толком не могли описать словами, и поэтому согласились остаться только на одну ночь, так и не рассказав ни ей, ни кому-либо еще в этой деревне о том, что с ними случилось за эти дни.

Женщина с пониманием отнеслась к их молчанию и не стала навязываться с вопросами. Однако сама же так и продолжала все это время рассказывать гостям различные воспоминания о своем погибшем сыне. И даже когда она говорила о чем-то совсем ином, она все равно упоминала о нем, сама того не замечая.

Артист и Аист, будучи очень уставшими и сонными, слушали ее, ничего не отвечая. Они понимали, что этой женщине одиноко и что она просто хочет выговориться. К тому же она разговаривала с таким акцентом, что ребята и половины из сказанного не могли разобрать. И единственный, кто с ней вступал в диалог, периодически задавая глупые и явно лишние вопросы, был Акази, с которым в один момент они так и вовсе позабыли о существовании русского языка и перешли на их родной абхазский язык, из-за чего абитуриенты уже вдвойне были не в состоянии ничего понять.

Но вскоре женщина вспомнила, что молодые путники устали, и, постелив им в этой же комнате старые перины, покрывала и подушки прямо поверх досок на полу (ибо более негде было стелить), уложила гостей спать.

Артист, Акази и Аша как легли, так сразу и замерли без движения, мгновенно погрузившись в глубокую спячку, расслабив каждую мышцу своих изнеможенных после долго похода тел. У Аказия даже слюни растеклись по щекам и подушке оттого, что он заснул с открытым ртом на этой мягкой перине, на которых он в своей жизни, возможно, никогда даже и не лежал.

Однако вот Аист еще очень долго не мог погрузиться в сон, периодически переворачиваясь со своими мыслями то на один бок, то на другой. Ему почему-то казалось, будто тот тяжелый взор Аши, которым она пронзала его еще со вчерашней ночи, продолжал упираться ему в затылок, на какой бы бок он ни переворачивался. А когда он слегка приподнимался и поглядывал на эту черноволосую молчаливую девушку, то видел, что она и вовсе лежит к нему спиной в другой части комнаты, пребывая в глубокой и беззаботной дреме, как и все остальные в этом тесном помещении, где уже давно потушили свет.

И все же где-то через три четверти часа утомительной бессонницы, вызванной параноидальными мыслями и воспоминаниями о минувших днях, здоровяк сумел расслабиться и погрузить свой разум в сон. Поначалу в его сознании стояло полное затмение, но потом через какое-то неизвестное количество времени различные иллюзорные картинки стали вырисовываться перед ним более четко, и Аист медленно утонул в том самом видении, которое приходило к нему еще с их выпускного вечера каждый раз, когда он расслаблялся.

Здоровяк вновь обнаружил себя на бездушной красной пустыне, в центре которой располагалось то таинственное полубетонное, полуметаллическое сооружение, похожее на некий бункер, в котором одетые по-праздничному мертвые тела его одноклассников под звуки вальса танцевали свой бесконечный танец смерти, игриво смеясь и плескаясь в лужах крови до полного головокружения. И сейчас после всего произошедшего Аист смотрел на это устрашающее строение и понимал, что оно является прообразом того самого ангара, куда их привезли солдаты, и того здания на холме, где обосновалась команда вооруженных политических активистов. Эти танцующие юноши и девушки, будучи непомерно счастливыми и беззаботным, однако при этом мертвыми и разлагающимися, манили Аиста к себе каждым своим взглядом. Но, наблюдая за ними со стороны, находясь у самого порога в это темное сооружение, здоровяк понимал, что ему еще рано к ним присоединяться. И тогда, слегка повернув голову, он увидел, ту самую непроглядно-черную реку, стелющуюся неподалеку. На другой стороне берега мутно вырисовывались тревожно бьющие в звонкие колокола под ритм вальса высокие купола некоего величественного красного города, а у самой реки вновь показался образ седой и немощной старухи.

– Ну что, голубчик... – хитро начала она.

– Да я не голубь, я Аист, – устало вставил подросток, уже точно зная наперед, о чем же именно она хочет его спросить.

– Понял, в чем смысл жизни?

– Да нет еще... Не понял, – ответил он, на что эта старуха игриво улыбнулась ему, ясно давая понять, что недолго уж осталось.

И в этот момент Аист почувствовал, как что-то тонкое и холодное уперлось в его шею, заставив юношу проснуться.

Хитрое и морщинистое лицо бледной старухи перед его глазами мгновенно пропало в никуда, однако на его месте тут же появилось лишенное всяких эмоций лицо черноглазой Аши. И здоровяк, боясь пошевелиться, не сразу, но все-таки очень скоро осознал, что эта молчаливая девушка, пронзая его своим тяжелым взглядом, лежит прямо на нем, решительно приставив к его подбородку кончик того самого ножа, который он же ей и дал.

Испуганно и при этом с явным пониманием взирая на свое мутное отражение в бездонных очах этой девушки, пристально смотрящей на него с расстояния не полных двух дециметров, Аист медленно проглотил слюну, почувствовав, как его твердый кадык прикоснулся к леденящему лезвию.

Подобная картина застыла, и парень, не зная, что на все это можно вообще сказать, просто молчал, боясь пошевелиться, поглядывая своими выпученными глазами то на Ашу, то на остальных ребят в комнате, которые спали крепким сном и ни о чем даже не подозревали. В помещении было темно. Стояла гробовая тишина, и, если же он чего-то и слышал, так это только тихий и отдаленный писк пролетающих где-то возле его уха комаров.

Здоровяк понимал, что девушка держала острие ножа у его шеи еще задолго до того, как он вообще проснулся, а посему, если бы она действительно хотела его убить и тем самым отомстить за смерть отца, она бы уже давно перерезала ему глотку. Но Аша почему-то этого не делала, а только все так же, как и всегда, продолжала холодно смотреть на юношу, пребывая в абсолютном безмолвии, не отображая на своем лице никаких эмоций. И именно от этой неопределенности и неоднозначности происходящего Аисту становилось еще более страшно.

– А ты... это... – полушепотом начал он, понимая, что надо уже что-то предпринимать, поскольку данная сцена и так уже затянулась, вот только чего именно он мог сделать, находясь в подобном положении на волоске от смерти, юноша и понятия не имел.

Он хотел спокойно и дружелюбно попросить ее медленно опустить лезвие, но, набрав побольше воздуха в легкие, в последний момент не стал этого делать, так как и знать не знал – способна ли эта девушка слышать вообще, ведь чего бы ей ни говорили, она никогда ни на что не реагировала. И тогда он просто замер, лежа на спине так, как и лежал, в очередной раз расслабив все тело, полностью отдавая свою жизнь на усмотрение воли этой черноглазой девушки, которую он до вчерашнего вечера даже и не знал.

Смирившись с судьбой и готовясь к возможной смерти, Аист медленно закрыл свои глаза на тот случай, что, если он сейчас умрет, то чтобы кому-то другому не пришлось ему их закрывать. И как только он опустил веки и перестал смотреть на Ашу, она с легким пренебрежением разжала руку, резко выронив острый нож таким образом, чтобы этот смертоносный предмет упал плашмя ему на грудь, тем самым говоря самой себе то, что она не опустится до такого уровня, чтобы убивать человека, какую бы ненависть она к нему ни питала.

Сразу после этого девушка поднялась на ноги и беззвучно, перешагивая через тихо сопящих себе под нос мальчишек, вернулась в тот отдаленный уголок комнаты, где ей было постелено.

– А? Что? – прохрипел Артист, будучи полусонным, повернувшись на другой бок, услышав какое-то шуршание в комнате.

– Да нет... ничего, – задумчиво ответил здоровяк. – Спи! – добавил он, понимая, что за окном еще только раннее утро.

Артист тут же заснул. Однако же Аист так глаза и не сомкнул, лежа на спине, молча разглядывая заплесневелый потолок над собой и паутину в углу комнаты, понимая, что он только что получил самое важное прощение в своей жизни. И думая об этом, он окончательно поверил в бога.

Через несколько часов, когда солнце уже начало светить сквозь широкий слой облаков своими ослепительными лучами, молодые люди, одевшись в свои грязные праздничные наряды, так как ничего другого у них не было, начали искать хозяйку хижины, чтобы поблагодарить ее за предоставленный ночлег. Но вот где ее искать, абитуриенты и понятия не имели. В помещении, кроме ребят, никого больше не было. И, что самое удивительное, Аша тоже куда-то пропала, тогда как еще совсем недавно была в их поле зрения.

Вскоре Артист и Аист вышли на улицу, и их озадаченность возросла еще сильнее, ибо они заметили, что деревня была пуста. Ребята насторожились, начав неторопливо прогуливаться по тихим и безлюдным дворам, пытаясь понять, куда делись все местные жители, заметив, что стулья с площади никто до сих пор так и не убрал. Однако все их вопросы очень скоро развеялись, поскольку довольно говорливый Акази, идущий рядом, обмолвился о том, что по утрам все жители этих краев, не считая детей, уходят на место, именуемое здесь с недавних пор красной равниной. Услышав это, абитуриенты переглянулись между собой и, ругая мальчишку за то, что он не сказал им этого раньше, заставив их лишний раз поволноваться, потребовали, чтобы тот показал им упомянутое место. И Акази согласился повести их туда, ведь идти ему все равно было некуда.

Почти через полтора часа умеренного шага по горным тропинкам ребята наконец-то оказались на той равнине, о которой им рассказал местный паренек. Вот только на самом деле это была никакая не равнина, а бывшая гора, выровненная от взрывов бомб и ракетных обстрелов. Вся эта широченная и даже, как казалось, бескрайняя местность, на поверхности которой виднелось множество не очень глубоких воронок и испепеленных пеньков, чем-то напомнила абитуриентам тот пустырь у подножья холма, где они простились с большей частью своих товарищей. И, признаться, им в этих краях все напоминало о том бессмысленном сражении, так как для ребят, выросших в городе, абсолютно все горы, холмы и деревья казались практически одинаковыми. Однако все-таки эта равнина сильно отличалась от всего, что подростки могли видеть, ведь, к их удивлению, данная местность, выжженная дотла и ассоциирующаяся с пустыней, действительно имела темно-красный оттенок, но вот только с чем это было связанно, они поняли не сразу.

По всей равнине то там, то здесь поодиночке бродили местные женщины, одетые в черные траурные наряды, омываясь слезами и читая разные молитвы своим богам. Мужчины же сидели на отдаленном холме в стороне от всего этого, молча взирая на прожженное поле издалека, неторопливо покуривая свои трубки, с явной печалью в глазах думая о чем-то своем, о чем-то вечном и непостижимом.

С легким удивлением осмотрев загадочную и необъятную местность, абитуриенты, глядя на то, с каким почтением и привязанностью здешние старики относятся к этой равнине, поначалу предположили, что данное место являлось священным, ибо оно могло иметь для них какую-то важную культурную и историческую особенность, но на самом деле все было немного иначе. Аист, ступая по рассыпанным в крошку мелким камням, разбросанным здесь по всей поверхности и почему-то имеющим неестественный темно-красный оттенок, сделал один неуклюжий шаг, и его нога провалилась в мягкую почву, из-за чего из-под камней показалось то, что же именно было под ними сокрыто. Здоровяк увидел под собой испепеленную человеческую кость, и ребята мигом осознали, что это был не просто какой-то там священный пустырь, а огромная братская могила, где после беспощадно-жестокого сражения лежали выжженные до черного пепла тела сыновей всех этих женщин, которые так громко рыдали, отрешенно шагая босыми ногами по красной земле.

Абитуриенты в ужасе переглянулись между собой и молча дали друг другу понять, что не желают в этих краях более находиться ни одной минуты, однако поблагодарить местную жительницу за предоставленную им крышу над головой они все-таки сочли необходимым, и поэтому мгновенно направились в ее сторону через все поле; к тому же они заметили, что и Аша была с ней.

– Это место проклято, – тихо начал Акази, с опаской оглядываясь по сторонам, поскольку равнина пугала его одним только своим видом, даже несмотря на то что он уже неоднократно здесь бывал. – Тут на холме было сражение, – продолжил он. – Погибли все: и плохие и хорошие...

От услышанного Артист незаметно ухмыльнулся самому себе, ведь их проводник разделял солдат не на своих и чужих, а на хороших и плохих, не понимая, что на войне в принципе нет и быть не может «хороших», как и нет законов, правил или критерий, по которым можно вообще расценивать праведность чего-либо. На войне абсолютно все было плохим и неправильным, и, шагая по этой пугающей поляне, тихо хрустя рассыпающимися в пепел костями молодых солдат, он очередной раз в этом убедился.

– Да будут прокляты те, кто начинают священные войны! – задумчиво вздохнул Аист.

– Каждая война священна! – добавил Артист.

– Сражения шли здесь так долго, что местные камни давно пропитались пролитой кровью бойцов. Дожди до сих пор ничего не могут смыть, – продолжал Акази, объясняя, почему на этом пустыре была такая красная почва. – А еще здесь постоянно идет дым, будто война все еще продолжается. А также говорят... – Он осторожно оглянулся, дабы удостовериться, что, кроме абитуриентов, его никто не слышит. – Здесь по ночам видят какие-то тени, а некоторые даже слышат крики солдат... какое-то пугающее эхо...

Артист и Аист скептически отнеслись к словам мальчишки, ибо все это было больше похоже на детскую страшилку, которую рассказывают на ночь у костра, нежели на какую-то истину, к тому же было заметно, что он говорил явно не своими словами, будто пересказывал слышанную где-то историю. Однако несмотря на все это абитуриентам возразить было нечем, ведь почва, пески и камни здесь действительно были окрашены в кроваво-красный цвет, кругом лежали сухие и обугленные кости безымянных солдат, нагоняющие ужас, а вдалеке у горизонта воистину поднимался какой-то таинственный черный дым, будто они находились на действующем вулкане, которого здесь никогда не наблюдалось.

Шагать по этой равнине было очень некомфортно как физически, так и эмоционально. Казалось, будто на подростков все это время что-то давило. Воздух был спертым. Ветра не было. И складывалось странное и необъяснимое впечатление того, что где-то издалека сейчас действительно вот-вот раздастся какой-то пугающий крик погибшего воина. Однако же ничего подобного не происходило, но вот только ребятам совсем не становилось от этого легче, так как то тяжелое и параноидальное ощущение потустороннего присутствия все еще сидело в их обеспокоенных головах, и уж тем более после всего того, что рассказал им Акази.

Проходя через гнетущую поляну, они ощущали отчаяние и одиночество, притом что их окружало довольно немало людей. Но вот только, поднимая глаза на этих скорбящих и пребывающих в истерике старушек, мальчишкам становилось как-то еще более не по себе, ибо все эти женщины, одетые в черные плащи, воистину ассоциировались с мрачными тенями, пугающими призраками и ходячими мертвецами, нагоняющими глубокую тоску и безысходность.

Кругом стояла тишина, таинственная и завораживающая, сквозь которую не было слышно ничего, кроме искреннего плача всех этих матерей, пытавшихся отмыть кровь своих детей собственными слезами. Кто-то из них взывал к Аллаху, а кто-то к Яхве, почему-то называя его не по имени, а по титулу. Да вот только боги молчали, как и всегда. И слушая разрозненный плач и шепот женщин, Аист мгновенно понял, что Аллах и Яхве произносятся очень созвучно и, по сути, являются одним и тем же именем, не говоря уже о том, что они и символизируют одну и ту же сущность. И тогда юноша осознал, что любые споры, конфликты и войны между людьми происходят только по одной единственной причине, а точнее по причине неудачного общения ввиду человеческой глупости, так как все либо говорят об одном и том же, но разными словами, либо произносят одни и те же слова, придавая им разные значения. Других причин для вражды он не видел, и вероятнее всего их просто нет.

Когда наконец мальчишки приблизились к той немолодой, но и нестарой женщине, у которой они провели сегодня ночь, Артист хотел поблагодарить ее за гостеприимство, но та не дала ему и слова сказать, начав очень страстно рассказывать им о том, что здесь, где-то на этих просторах лежит ее сын. Однако поскольку в этом месиве невозможно было отличить одно тело от другого, она оплакивала сразу всех, ведь погибшие юноши – это погибшие юноши, независимо от того, кем были их матери и под каким знаменем шли они в бой.

Артист и Аист, как бы им не хотелось, все же были вынуждены выслушать ее до конца, так как из обыкновенного чувства уважения не горели желанием ее перебивать. И как абитуриенты и ожидали, женщина закончила свою речь словами о том, что она, даже несмотря на то что об этих парнях вовсе ничего не знала, все же предложила им остаться жить у нее. И сделала это таким образом, что отказать ей было довольно-таки сложно.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не могу заменить вам сына? – хладнокровно произнес тот, кто был в белом, своим риторическим и бесцеремонным вопросом мгновенно развеяв все несбыточные иллюзии, которые могли закрасться в разум этой щедрой и отзывчивой женщины.

– Понимаю, – ответила она, тяжело вздохнув и опустив глаза, дабы более не смотреть на того, кто напоминал ей ее самого любимого и родного человека. – В таком случае... удачи вам на вашем пути! Тебе удачи! И тебе, Артист, тоже удачи! – Она посмотрела на здоровяка.

– Артист это он, я Аист, – уточнил тот.

– Какие у вас обоих имена похожие, а главное, смешные.

– Это не имена. Это клички.

– Так или иначе, – утвердительно заговорил Артист, – нам пора идти. Спасибо за все.

И понимая, что это прощание и так уже длится дольше, чем надо, юноша просто развернулся и уверенной походкой пошел через все поле дальше, предварительно поправив ремешок от автомата, что был перекинут через плечо. Здоровяк последовал примеру одноклассника и тоже двинулся вперед. И уже очень скоро они покинули эту необычную равнину, возникшую прямо в центре горных перевалов.

– Эй, погоди! – неожиданно вставил юноша в белом, заметив, что и Акази последовал за ними. – А ты куда?

– Я... иду с вами, – неуверенно произнес тот, не совсем понимая суть вопроса.

– Нет уж... Ты останешься здесь! – грубо заговорил Артист, повернувшись к Аказию. – Ты будешь жить в этой деревне, присматривать за Ашей и помогать этой женщине! Теперь они твоя семья. Понял?

– Нет, не понял! – возразил мальчишка. – Я хочу с вами!

– Нельзя! Беги назад!

– Делай, что он сказал! – резко вставил Аист, скинув с плеча винтовку, которая принадлежала Аказию и которую здоровяк уже давно успел починить, вытащив из нее заклинивший патрон. – На! Держи! – Он с силой вложил тринадцатилетнему мальчишке оружие в руки. – А теперь беги отсюда!

– Не хочу... – уже было начал тот.

– Пошел давай! – Аист шлепнул его ногой по заднице, всячески пытаясь прогнать Аказия прочь. И для того, чтобы тот действительно начал от них отдаляться, он несерьезно, но все-таки нацелил на него свой пугающий автомат. – Давай! Беги, пока тебе свинца не всадил!

От этих слов мальчик действительно принялся бежать обратно на равнину, периодически с легким недопонимаем и испугом оборачиваясь на абитуриентов, невольно осознавая, что как бы там ни было, а друзьями им все равно не быть, ведь он стрелял в их знакомую.

И когда он наконец пропал из их поля зрения, Аист глубоко вздохнул и с явным облегчением промолвил:

– Не... Он хороший парень. – Здоровяк призадумался, переосмыслив все, что произошло с момента их встречи. – Да вот только воспитанный плохо.

– А кому его здесь воспитывать? – недовольно спросил Артист. – Он сирота, оставленный на попечение войне. Из таких, как он, и вырастают великие революционеры и бойцы за справедливость... если, конечно, он не сопьется или не погибнет раньше времени. – Юноша сделал недолгую паузу. – Идем, мой друг! Граница уже близко.

И как только они продолжили свой путь, уверенно шагая без проводника на северо-восток, ибо в деревне точно смогли разузнать, в каком направлении им двигаться, здоровяк неожиданно для самого себя осознал, что та красная равнина, которая стелилась за их спинами, была отображением той таинственной пустыни, которую он неоднократно видел во сне. И им овладело странное чувство того, что он был причастен к чему-то непостижимо великому, к чему-то такому, что было значительно выше его и что многократно превосходило его понимание всей окружающей действительности, так как его абстрактное и на первый взгляд бессмысленное сновидение становилось явью. И чтобы окончательно разгадать скрытую суть этого неуловимого послания, Аисту оставалось только найти черную реку и тот красный город за ней. А вот о седой и немощной старухе из его сна он особо не думал, ибо давно догадывался, что она из себя представляла, и понимал, что она и так уже дышит ему в спину.

– Да, – медленно начал здоровяк, шагая по высоким и живописным горам, глядя на бескрайнее небо над собой, осознавая всю свою никчемность и беспомощность перед окружающей его вселенной. – Рожденному ползать – летать не дано!

– Ага, скажи ты это бабочке! – тут же возмутился Артист, ускоряя свой шаг, тем самым твердо заявив, что ни в коем случае не собирается сдаваться и что, в отличие от своего товарища, он даже мысли об этом не допускает; уж тем более после всего того, через что они прошли.

И как только он это сказал, ребята сами того не заметили, как оказались на границе двух государств. То, что именно здесь проходила черта, разделяющая страны, так просто понять было практически невозможно, ведь там не было ни стены, ни ограды, ни каких-либо указателей. Это была обыкновенная земля, а у земли нет всех этих бессмысленных понятий государственности и границ, ради которых люди зачем-то убивают друг друга, не осознавая, что они едины, как и сама земля, по которой они ходят. Однако то, что именно в этом месте проходило это иллюзорное разделение двух стран, абитуриенты все-таки догадались, так как увидели в нескольких метрах от себя какие-то вбитые в землю невысокие столбы, образующие между собой длинную прямую линию, притом что они располагались на достаточно большом расстоянии друг от друга. Возможно, по ним когда-то была протянута сетка или проволока, а, возможно, наоборот, – ее еще только собирались протянуть, но так или иначе граница двух воюющих между собой стран была полностью открытой и доступной.

Ребятам почему-то всегда казалось, что по периметру государств постоянно стоят вооруженные пограничники, проверяющие документы каждого, кто собирается пересечь черту, и, возможно, там, где были проложены транспортные пути, так и было, но в этой горной местности в радиусе нескольких километров ничего подобного явно не наблюдалось. И если бы не эти торчащие из-под земли столбы, то абитуриенты никогда бы и не подумали о том, что эта местность вообще чем-то примечательна.

Остановившись у невидимой ограды, подростки переглянулись между собой, боясь сделать шаг вперед. Первичную свою задачу они выполнили. С огромным трудом, но все же дошли до границы той страны, гражданами которой являлись, однако куда им идти было дальше, они не знали, поскольку тот телефонный разговор с родителями ясно дал им понять, что дома их все равно не ждут. А если и ждут, то теперь уже сами абитуриенты не желали туда возвращаться.

– Кстати... – неожиданно улыбнулся Артист. – Мы же идем сейчас на восток, ведь так?

– Именно так, – ответил Аист и огляделся в поисках солнца, которое скрывалось в облаках. – Идем на восток. А точнее на северо-восток, но в основном, конечно, придерживаемся востока. А что?

– Так вот... – страстно продолжил парень в белом, – мы сейчас, по сути, находимся на том, возможно, единственном месте, где, как бы парадоксально это ни звучало, можно перейти из Азии в Европу, двигаясь на восток. Ведь эта черта... – он пальцем указал на землю перед собой, – разделяет не только страны, но и целый континент.

– Ты прав, – задумчиво проговорил Аист и сделал неуверенный шаг вперед, перейдя через незримую линию. – Ну вот. Я только что нелегально пересек границу. – Он игриво подмигнул товарищу. – Хотя, если поразмыслить, нас сперва нелегально отсюда вывезли. А теперь я просто вернулся обратно. Так что пусть теперь докажут, что я вообще покидал страну! Никаких штампов о въезде и выезде у меня как не было, так и нет.

– Ну не знаю, как ты, – с хитрым выражением лица начал Артист, – а лично я перехожу через границу очень даже легально. – С этими словами он просунул руку во внутренний карман своего белого пиджака и тоже перешагнул через черту, начав читать последние строки слегка видоизмененного стихотворения Маяковского: – Но эту... Я достаю из широких штанин дубликатом бесценных монет. Читайте, завидуйте, я – гражданин страны... которой больше... нет.

У него в руке появился внутренний паспорт Российской Федерации, с которым его бы обязаны были впустить в его родную страну.

– Ничего себе! – удивился Аист, глядя на этот темно-красный документ с золотистыми символами на обложке. – Откуда он у тебя?

– У нас же был выпускной. Выдавали дипломы. Думал, что паспорт потребуется. Вот и прихватил его с собой на всякий случай.

– Ты, как всегда, полон сюрпризов, – улыбнулся здоровяк и более уверенно зашагал вперед, начав рассказывать товарищу, что он уже жалеет о том, что им так и не удалось увидеть здесь представителей пограничной службы.

– А это еще нам зачем? – Артист скривил лицо.

– Ну как? – Тот снова улыбнулся. – Среди пограничников очень часто встречаются женщины... похотливые женщины.

Парень в белом издал какой-то протяжный хрип, пытаясь что-то ответить и при этом совсем не понимая, что на это вообще можно сказать.

– Да ладно? – продолжил здоровяк. – Неужели тебе не нравятся девочки в форме? Стюардессы? Пограничницы? Что... даже медсестры не привлекают? Да уж... с тобой явно что-то не то, – игриво добавил он и толкнул товарища в бок локтем.

Артист промолчал, однако легкая улыбка у него все же появилась. О женщинах ему в тот момент почему-то хотелось думать менее всего. Но раз уж его товарищ поднял эту тему, в сознании паренька всплыл образ его возлюбленной Александры, представшей перед ним именно в тех профессиональных униформах, о которых упомянул Аист.

И поскольку юноша не знал, жива ли Александра или нет – ему от этой неизвестности становилось как-то неуютно, страшно и очень тоскливо, ибо осознание того, что она могла быть уже мертва, бросало его в ужасающую дрожь, однако мысли о том, что она все еще дышит, еще больше нагоняли на него беспокойство и отчаяние, так как это означало то, что она скорее всего где-то рядом, блуждает по этим бесконечным горам и лесам, будучи голодной и напуганной, а он не может ей ничем помочь. Единственное, что его хоть как-то успокаивало, было тем, что когда он видел Александру в последний раз, она была с Андреем, который, как Артисту всегда казалось, был очень толковым парнем, способным в трудный момент постоять как за себя, так и за других.

А Аист тем временем, шагая вперед, натирая жуткие мозоли на ногах, уже в который раз задумался о своих родителях и родителях остальных его одноклассников, изо всех сил пытаясь понять, как же они смогли все это допустить, ведь в глубине своего подсознания он все еще отказывался верить в то, что адмирал в том ангаре говорил им правду. Но как бы там ни было, а он тогда точно не лгал. Адмирал, рассказывая абитуриентам про то, что ребят купили, как рабов, ничего не выдумывал, а просто читал с доклада, который он получил в момент принятия на себя ответственности за этих подростков и за всю эту военную операцию. Сомневаться в достоверности того документа смысла особо не было: там четко было написано кому, когда и сколько денег было перечислено на счет или же выдано наличными прямо в руки.

Безусловно, все родители (даже те, которые особо и не уделяли внимание своим детям, как это было, к примеру, в семье Архитектора) были в глубоком возмущении и потрясении, когда с ними так неожиданно связались спецслужбы, заявив, что их дети уже отправлены на выполнение сверхсекретного правительственного задания в качестве смертников. Однако, как бы там кто ни возмущался и ни грозил жалобой в высшие инстанции, требуя в истерике с пеной у рта вернуть им их детей, они все-таки понимали, что сопротивляться бесполезно, ибо, во-первых, это и была самая высшая инстанция, поскольку приказы исходили лично из офиса президента, а во-вторых, каждый из этих родителей знал, что на них имеются неприятные и компрометирующие досье, ведь кто-то из них тонул в долгах, заложив все, что только можно; кто-то уклонялся от налогов; у кого-то же имелось криминальное прошлое, а кого-то так и вовсе можно было за те или иные высказывания и действия, озвученные и совершенные в глубокой юности, смело объявить врагом государства.

Грехи отцов были довольно вариативными, но какими бы они ни были, тяжкими или же незначительными, они явно давали понять, что родственникам учеников этого избранного класса «А» лучше даже и не начинать тягаться с законом, требуя чего-либо, так как их поражение было очевидным. А посему правительственным агентам не составило никакого труда заставить этих убитых горем родителей подписать все необходимые бумаги о неразглашении государственных тайн и о беспрекословном согласии на сотрудничество. И в качестве благодарности страна выплатила каждой из этих семей достаточно существенную компенсацию, с которой им при умеренных затратах можно было очень даже неплохо жить до конца своих дней, не работая в принципе. И поскольку родители понимали, что у них просто-напросто нет выбора, притом что детей им уже все равно никто не вернет, они приняли предложенные деньги вместе со всеми условиями, пытаясь позабыть о том, что у них вообще когда-то были эти дочери и сыновья.

Кому-то из матерей и отцов это удалось очень быстро и просто. Получив финансовую компенсацию, они уже на следующий день расплатились со всеми долгами и уехали за границу, вспоминая о России только как о страшном сне из далекого прошлого. Другие же, обналичив такой огромный чек, тут же принялись осуществлять в своих квартирах долгожданные ремонты, надеясь подобными действиями отвлечься, забыться и избавиться от всего, что могло бы напоминать им об утраченных детях, пытаясь продолжить свою жизнь так, будто ничего и вовсе-то не было (при этом живя в постоянном страхе, зная, что правительственные агенты все еще где-то рядом). А остальные родители, которые так и не смогли смириться с происходящим и совладать с эмоциями вины и утраты, впоследствии разбили свои семьи (или по крайней мере то, что от них оставалось), спились, а кто-то так и вовсе подсел на тяжелые наркотики.

Реакции каждого из этих людей были по-своему неповторимы, однако все же две женщины выделились по-особенному. Ими были мать того самого высокого в классе паренька, которого все называли Аристотелем, и бабушка беременной Альбины.

Мать Аристотеля, которая в одиночку воспитывала сына и которая была очень опытным и небезызвестным адвокатом в Астрахани, заявила, что то, что у нее без суда и следствия отняли ребенка и отправили прямиком в мясорубку, притом что ему еще не исполнилось восемнадцать лет и он не был военнообязанным, являлось прямым нарушением конституции Российской Федерации, не говоря уже о «Конвенции ООН о правах ребенка», о «Конвенции против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания», о «Международной конвенции защиты всех лиц от насильственных исчезновений», да и вообще о «Международном пакте о гражданских и политических правах» и «Всеобщей декларации прав человека». А следовательно, она строго-настрого отказалась подписывать какие-либо бумаги и уж тем более брать предложенную компенсацию. Агенты, что с ней связались, особо и не настаивали (просто-напросто разделив предназначенные для нее деньги между собой), ведь ее согласие в конце концов ни на что не влияло, так как возвращать ей сына все равно никто не собирался.

И тогда, имея большие связи в административных кругах города, она начала стучаться в двери различных инстанций, требуя правосудия над теми, кто посмел так просто похищать подростков и покупать их за деньги. Но как только речь заходила о том, что в этом деле было как-то замешано правительство, ее тут же переставали воспринимать всерьез. Никто не верил, что такое могло быть возможным, к тому же весомых доказательств предоставить она не могла. А если же кто-то и верил в подобное, то он вдвойне не желал иметь со всем этим ничего общего, даже не углубляясь в подробности, опасаясь как за свое место работы, так и за собственную жизнь.

Все до единого, кому эта женщина рассказывала о своей проблеме, убедительно просили ее прекратить борьбу с волками, в которой ей явно было не победить, и просто смириться. Да и она сама, являясь опытным юристом, хорошо знала и понимала, что никакой суд никогда не бывает объективным в том деле, в котором в роли пострадавшего или обвиняемого выступает государство, ибо как только это происходит, вердикт в его пользу становится очевидным еще до начала самого процесса, ведь те, кто занимаются правоохранительной деятельностью, все-таки получают зарплату от этого самого государства, а посему никто из них никогда не будет всерьез рассматривать подобные дела и компрометировать ту систему, которая их кормит. Иначе говоря, ни о какой беспристрастности в судах там и речи быть не может.

И, возможно, мать Аристотеля бы и пошла вопреки своей профессиональной гордости и оставила всю эту суицидальную затею, если бы это, конечно, не касалось ее единственного сына.

Понимая, что городские власти и хранители правопорядка отказываются ее слушать и принимать какие-либо заявления, она начала просить поддержку у остальных пострадавших в надежде собрать как можно больше свидетельств и доказательств достоверности ее слов. Но родители других ребят из класса, в котором учился ее сын, почему-то не желали выходить с ней на контакт, всячески игнорируя эту женщину то ли из-за того, что упрекали ее в случившимся, ибо она, будучи адвокатом, не смогла всему этому помешать; то ли из-за того, что понимали, что бодаться с представителями власти, как минимум, бесполезно и глупо. К тому же им всем уже давно сообщили о том, что их сыновья и дочери мертвы, а посему, что бы они там ни предпринимали, детей уже было не вернуть.

Тогда же, осознавая все притворство, лицемерие, никчемность и неработоспособность системы правосудия, в которую она некогда всецело верила и которой посвятила большую часть своей жизни, мать Аристотеля начала искать иные способы быть услышанной. И вскоре смогла пробиться на телевидение, пытаясь рассказывать о возникшей перед ней проблеме на региональных телеканалах, что в миг уничтожило ее репутацию юриста, ведь то, в чем она упрекала правительство своей страны, было больше похоже на параноидальный бред, нежели на какую-то там правду. И следует еще добавить то, что, согласно всем официальным документам, ее сына, которого она так отчаянно требовала вернуть, и вовсе-то никогда не существовало, ибо в правительственных базах данных не находилось ни одной заметки о том, что человек с таким именем и датой рождения где-нибудь бы фигурировал, не говоря уже о том, что бы он когда-либо вообще появлялся на свет. А все те бумаги и доказательства, которые предъявляла эта женщина, могли быть запросто сфабрикованными, поскольку они не соответствовали так называемым официальным источникам, а следовательно, не имели под собой никакой юридической силы; и ей, как адвокату, все это было известно не хуже остальных. Но никаких других козырей у нее не имелось.

Однако эта борьба во имя справедливости уже очень скоро подошла к концу, так как, когда мать Аристотеля пыталась связаться с более большими и более уважаемыми телеканалами страны, к ней по телефону вышел на контакт некий человек, который до конца разговора так и не представился, заявив, что ее вопросом наконец-то начали заниматься и что уже на днях это дело передадут в руки генеральной прокуратуры Российской Федерации, как одно из самых приоритетных дел, а пока же ее просят приехать в одно учреждение на окраине города для, как он выразился, уточнение кое-каких деталей. И та, получив этот непредвиденный, но долгожданный лучик надежды, сразу оставила все дела и помчалась к назначенному месту.

Войдя в указанное здание, которое, как оказалось, было обыкновенным участковым отделением и в котором ей уж точно ничем помочь не могли, она начала ждать в прихожей, сама не зная чего, так как даже дежурный на вахте не мог ее никуда направить, ибо та и сама не знала, зачем она сюда пришла, а главное, к кому. Но где-то через полтора часа ожидания некоего чуда к ней все-таки подошел какой-то невзрачный мужчина в униформе и сказал, что она просто-напросто находится не в том месте, ведь здесь в домах имеется еще одно отделение, где, судя по всему, ей и следует быть. Он также сказал, что как раз движется в том направлении и что готов ее туда проводить. И выведя мать Аристотеля за угол в грязный темный переулок, он бесцеремонно приставил ничего не подозревающей женщине пистолет к затылку и спустил курок.

Через несколько дней останки ее тела были найдены в пруду где-то далеко за городом, да вот только опознать их никто так и не смог.

Дело закрыли.

А вот с бабушкой Альбины, которую все очень игриво и нежно называли бабой Аней, все сложилось немного иначе.

Связавшиеся с этой женщиной спецслужбы, заставляя ее подписать документы, неоднократно упомянули о том, что ее внучку забрали для проведения очень важной военной операции, и поэтому эта пожилая гражданка уже со следующего дня после выпускной ночи начала ходить по различным военкоматам города, желая получить больше ответов, ибо так до конца и не поняла, где же именно находилось ее дитя и зачем ей выдали так много денег. И, что довольно нетипично и удивительно для военных комиссариатов, как только она оказывалась в их стенах, запрашивая аудиенцию начальства, люди, видя эту маленькую, добродушную и очень набожную старушку с наивными глазами и со смешным целлофановым пакетиком в руке, тут же хотели ее выслушать и помочь всем, чем могли. Но вот только когда она своим заплетающимся языком, используя никому ненужные, устаревшие и явно лишние слова из церковных традиций, пыталась рассказывать им о своей проблеме, на нее сразу начинали очень криво смотреть, подумывая о том, как бы повежливее попросить ее уйти, поскольку все то, что она говорила не имело никакой логической и завершенной последовательности, да и вообще больше напоминало старческий бред маразматика или же чрезмерно религиозного человека, что для людей ее возраста было очень частым явлением.

Однако же, когда она, продолжая настаивать вернуть ей ее ребенка, неуверенно вытаскивала из того самого пакета широченную стопку крупных купюр, полученных на днях от незнакомых людей, к ней на несколько минут менялось отношение, и начальство комиссариатов уже более понимающе просило сообщить им имя ее внука, о котором она так сильно заботилась, чтобы по крайней мере узнать, в какую часть его перевели. Но стоило ей сказать о том, что у нее забрали не внука, а внучку, и что эта самая внучка вдобавок ко всему была еще и беременной, работники военкоматов просто выгоняли эту, как им казалось, вышедшую из ума старушку из своих кабинетов, уже даже не желая прилагать руки к тем деньгам, которые она так неаккуратно носила с собой.

И побывав в четырех военкоматах города, так и не получив ответа ни на один свой вопрос, она, войдя в пятое учреждение, увидела, что там ее уже, можно сказать, ждут и дальше коридора принципиально не пускают, ибо слух о некой юродивой старушке, стучащейся во все двери военных комиссариатов, у которой, судя по всему, без вести пропала то ли дочь, то ли внучка, распространился очень быстро. Но помочь ей никто не мог, так как они были не милицией и розыском пропавших людей уж точно не занимались.

А в один момент, не прекращая своих отчаянных попыток найти родного человека, она и вовсе заметила, что тот целлофановый пакетик, переполненный деньгами, куда-то давно исчез из ее виду, а где она могла его оставить, женщина конечно же не помнила ввиду своей старческой забывчивости и невнимательности. Но лично для нее это совсем ничего не меняло. Она продолжала проситься к начальникам военных учреждений, умоляя о том, чтобы ее выслушали и помогли вернуть Альбину.

И когда, как казалось, надежда на какую-либо помощь иссякла, к этой самой бабе Ане очень осторожно и скрытно подошел некий мужчина и тихо заявил, что ему известно, где могла находиться та, кого она так страстно пыталась отыскать. Он, будучи служащим военкомата, являлся одним из тех, кто несколько дней назад участвовал в организации секретной правительственной операции по захвату подростков в той самой школе, в которой, судя по заявлению женщины, и училась ее внучка. И хотя он должен был под страхом смерти хранить тайны военных заданий, он все же испытывал легкое сомнение и угрызение совести за то, что он по долгу службы был вынужден осуществить. А посему, случайно услышав в холле одного из городских военкоматов слова этой несчастной женщины о том, что ее внучку, как ей сообщили, забрали прямо с выпускного вечера и отправили на войну, он от всего сердца захотел ей помочь, даже несмотря на то что ему за подобные действия придется отвечать перед всей строгостью военного трибунала.

Мужчина, конечно, не обладал полной информацией, однако он точно знал, куда именно доставили тех подростков, поскольку являлся тем, кто лично координировал маршрут, по которому молодых ребят должны были переправить в Абхазию. Он также заявил бабе Ане о том, что у него есть машина, что он знает особые тропы, по которым можно перебраться через границу, обойдя пограничные блокпосты, и что, если эта женщина хочет увидеть своего ребенка живым (пока с выпускниками не осуществили то, для чего их вообще забирали), то лучше не тратить время и поторопиться.

Бабе Ане терять было нечего. Ее внучка была для нее единственным смыслом жизни, и поэтому она не раздумывая согласилась поехать с этим молодым мужчиной куда угодно, лишь бы он как можно скорее привел ее к Альбине. И к вечеру того же дня они заправили полный бак бензина в его старенький автомобиль российского производства и немедленно отправились в сторону Кавказских гор.

Женщина не знала, почему этот незнакомец согласился ей помогать, но она постоянно благодарила бога (вместо того чтобы благодарить незнакомца) за то, что этот человек оказался единственным, кто за эти долгие и пугающие дни, полных отчаянья и неопределенности, протянул ей руку помощи. Да и мужчина сам не знал, зачем он ввязался во все это дело, ведь, разглашая военную информацию, он с легкостью мог лишиться головы. Однако же ему казалось, что он поступает правильно.

Он своими глазами видел, как в той школе с силой захватывали ни в чем не повинных выпускников, и хотел противиться этому, но, выполняя приказы, ему, как и всем остальным, запрещалось давать волю чувствам, идти против начальства, да и вообще иметь какое-либо особое мнение, так как военнослужащие – это не люди, а бездушные инструменты.

Но сейчас, глядя на пожилую женщину, он верил в то, что, помогая ей, сумеет очистить собственную совесть от многочисленных грехов, совершенных им по долгу службы. Иначе говоря, он, как и каждый на свете человек, предлагающий помощь другому, делал это в первую очередь для удовлетворения собственного эго, а уж только потом ради какого-там альтруизма.

И пока они ехали по разбитым и не особо пригодным для городских машин дорогам, баба Аня непрерывно рассказывала своему, как она его называла, спасителю и попутчику о своей любимой внучке, многократно поведав ему о том, что она в одиночку воспитывала Альбину, что отец и мать девочки погибли в автокатастрофе, когда малышке было всего только три года, что ее дитя так незаметно выросло и что больше не слушает бабушку, что она последнее время ведет себя очень распущенно, вульгарно, и, как минимум, не по-христиански. Мужчина за эти пятнадцать часов утомительной поездки, слушая старушку, успел узнать не только всю биографию ее внучки, но и мельчайшие подробности жизни самой бабушки и всей ее родословной, включая некоего прадеда по какой-то дальней линии, который лично участвовал в расстреле царской семьи. А в те моменты, когда она ничего не рассказывала, она непрерывно шептала себе молитвы, повторяя эти обрывистые стихотворения снова и снова; и все это притом, что женщина на вид казалась очень молчаливой и заторможенной.

К полудню следующего дня после того, как они отправились в путь, им наконец-то удалось добраться до того места назначения, куда и должны были быть доставлены выпускники. Но вот только ехать в горы дальше не представлялось никакой возможности, ведь именно в те края дороги были перекрыты. Мужчина знал, что подростки должны быть на военной базе, расположенной в этих горных лесах, однако доехать туда им так и не удалось. Их машина въехала в глубокую яму и забуксовала в грязи настолько сильно, что была просто не способна двигаться ни вперед, ни назад; из-за чего пожилой женщине и ее попутчику пришлось шагать до ближайшего поселения. И, к счастью для них, идти им было не так уж и далеко.

Оказавшись в довольно людной абхазской деревушке, которую, судя по всему, местные войны не особо затрагивали, мужчина принялся бегать в поисках кого-нибудь, кто согласился бы предоставить им транспорт или по крайней мере помочь вытащить их автомобиль из лужи. А баба Аня же начала подходить к каждому случайному человеку, что попадались ей на глаза, и очень взволнованно спрашивать, не видели ли они рыжеволосую беременную семнадцатилетнюю девушку с именем Альбина.

Местные жители и понятия не имели, о чем или о ком та говорила, и поэтому просто игнорировали незнакомку. Однако и здесь нашелся человек, который обладал нужной для нее информацией и был готов предоставить помощь.

– Молодая русская девушка, которую вы ищите, была одета в белый наряд? – очень осторожно с сильным акцентом поинтересовался какой-то неизвестный бородатый мужчина, незаметно подойдя к старушке со спины.

– Да, – даже не задумываясь ответила женщина. – Белое платье. Мы напрокат брали в салоне. Очень красивое. Надо будет вернуть.

И только через несколько секунд после сказанного она поняла, что этот таинственный человек, так неожиданно приблизившийся к ней, поинтересовался об этом вовсе не случайно.

– Скажите: где моя внучка? Вы знаете, где она? – уже более требовательно продолжила бабушка.

Тот скривил лицо, осознавая, что он, возможно, сейчас делает большую глупость, но все-таки, глядя на опечаленные и напуганные глаза этой пожилой женщины, которые, несмотря на возраст, почему-то казались по-детски наивными, попросту не смог с собой совладать и предложил ей сесть в его машину, чтобы отвести ее к тому, кто точно видел тех необычных подростков в белых праздничных платьях и строгих черных фраках.

– Вы одна? – холодно спросил он, усадив ее в свой старенький и разбитый внедорожник, припоминая, что она была здесь с каким-то человеком. – В смысле... за вами есть хвост?

– Боже, упаси иметь хвост! – ответила та и перекрестилась, посчитав, что мужчина интересуется, не является ли она воплощением беса.

Хотя бородач и понимал, что старушка не способна причинить никого вреда, он перед тем как завести двигатель своего автомобиля, все же протянул ей кусок черной ткани и попросил женщину завязать глаза, дабы она не видела, куда он будет ее везти. Та подчинилась, хотя и не совсем поняла, для чего все это было нужным. И уже очень скоро она покинула данную деревню с этим незнакомцем, вовсе позабыв о том отзывчивом человеке, который переправил ее через границу и который ради нее, по сути, нарушил свой солдатский устав.

Сейчас же для того, чтобы эта женщина отыскала свою внучку, уже второй по счету человек делал то, чего ему вовсе не стоило делать, ибо он тоже рисковал своей жизнью, идя вопреки прямым приказам своего лидера.

Ощущая, как машина постоянно подскакивает на кочках, бабушка Аня даже и малейшего представления не имела о том, куда ее везли, и, по правде говоря, ей это было абсолютно безразлично, так как единственное, что для нее имело значение, – это то, что она двигалась вперед...

Вперед... к своей внучке.

Вскоре движение в неизвестном направлении остановилось. Женщину вывели под обе руки из автомобиля и, продолжая держать ей глаза завязанными, помогли пройти, как ей показалось, в какое-то прохладное сырое здание, а уже там, в свою очередь, провели по неудобной лестнице вниз и, усадив на стул, от которого леденел копчик, заставили ждать.

Чего она ждала и как долго ей предстояло это делать, она не знала, но, слыша вокруг себя сквозь темноту топот тяжелых сапог и разрозненные мужские голоса, переговаривающиеся между собой на непонятном для нее языке, женщина была уверена, что Альбина уже где-то рядом. А через неизвестное количество времени ее снова взяли под руку и повели дальше.

– Скажите, где я? – она осмелилась поинтересоваться. – Где моя внучка?

Однако тот человек, что шел с ней рядом, проигнорировал ее вопросы и полушепотом на ухо поведал ей о том, что сейчас она будет разговаривать с их лидером и наставником, очень мудрым и уважаемым человеком, который может знать, где находится та, кого эта женщина так отчаянно пытается найти. Он также сказал, что ей нужно будет беспрекословно отвечать на любой его вопрос, отвечать честно, и говорить только в том случае, если ей разрешат это сделать; в противном случае их наставник не сможет ей ничем помочь. Старушка, которая последние десять лет своей жизни провела общаясь с различными служителями церкви и духовными наставниками, точно знала, что означали эти слова, и поэтому была готова к подобной встречи.

Ее усадили на какое-то очередное скрипучее и неудобное сиденье и без предупреждения сняли черную повязку. Свет мгновенно блеснул бабе Ане в глаза и ей даже показалось, что ее и без того ничего невидящие зрачки сейчас-то и вовсе ослепнут. Но через несколько секунд зрение начало адаптироваться, и пожилая женщина обнаружила себя в светлом подвале старой и заброшенной больницы, где по обшарпанным стенам проходило множество проводов неизвестного предназначения. Всюду стояли высокие, отвратительно пахнущие мужчины в камуфляже с тюрбанами на головах и с заряженными автоматами, сомнительно поглядывая на старушку. А прямо перед ней на точно таком же стуле, на котором сидела она, показался еще один незнакомый ей бородатый человек, очень внимательно разглядывающий ее.

Это был никто иной, как сам Абдул Назид-Эва.

– Вы знаете, кто я? – сквозь затянувшуюся и неоднозначную тишину очень спокойно и безэмоционально спросил он, глядя прямо в глаза пожилой и напуганной, но при этом готовой идти до самого конца женщины.

– Нет, – искренне ответила она.

– Вы знаете, где сейчас находитесь? – все с той же холодной и непоколебимой интонацией продолжил мужчина в тюрбане.

– Нет, – баба Аня дала второй ответ и медленно не моргая стала поворачивать свои глаза, осматривая это помещение и всех тех вооруженных людей, которые ее окружали, но потом, осознав, что ей, по-видимому, не стоит этого делать, вновь уставила свой напуганный взор на того, кто с ней разговаривал.

– Мужчина провез вас через границу. Кто он? – Абдул не прекращал свой допрос.

– Он... хороший человек, – начала она, впервые вспомнив о своем попутчике с того момента, как он пропал из ее поля зрения в той деревне. – Он друг... он сказал, что может помочь...

Человек в тюрбане приподнял руку, давая понять, что ей не обязательно продолжать. И та, тяжело дыша, остановилась на полуслове, ожидая от своего немолодого собеседника следующий вопрос. Однако тот, протянув довольно многозначительную паузу, с любопытством разглядывая старушку, заговорил не сразу.

– Я догадываюсь, зачем вы здесь, но перед тем как нам начать разговор, я хочу, чтобы вы знали, кто сидит перед вами, – умеренным голосом произнес он. – Меня называют террористом и разыскивают в более чем двадцати пяти странах мира, как одного из самых опасных людей, ныне живущих на земле. Я враг Российской Федераций, и на моей ответственности лежат смерти нескольких сотен человек, среди которых десятки граждан вашей страны. И в ближайшее время я собираюсь осуществить очередную акцию, в которой погибнет еще больше людей.

– О, боже... – тихо вставила женщина и даже подумала о том, чтобы перекреститься, но вовремя остановила себя, понимая, что подобный жест был бы сейчас явно лишним, ведь все эти люди придерживались совсем иной веры исповедания.

Мужчина же резко замолчал, увидев ее реакцию, наблюдая за тем, как пожилая женщина, медленно осмысляя его слова, в страхе проглотила слюну, заметно меняясь в лице, осознавая, что в метре от нее действительно находится такой ужасный человек.

– И теперь зная, кто я такой, вы все еще хотите продолжить разговор? – выдержав очередную паузу, тихо спросил Абдул.

– Да, – ответила баба Аня, с опасением поглядывая на пугающее оружие в руках всех этих мужчин, боясь себе даже представить, что Альбина могла иметь с ними что-то общее.

– Мне сказали, что вы кого-то ищите. – Назид-Эва поднялся со стула.

– Да, – дрожащим голосом произнесла она. – Я ищу родного мне человека.

– И как так получилось, что вы потеряли... этого... родного вам человека?

– Ее... – запнулась женщина, – забрали у меня...

– Забрали? – тихо повторил мужчина для уточнения. – И где вы собираетесь ее искать?

Баба Аня подняла свои большие, наивные, но при этом полные решительности глаза на стоящего перед ней лидера международной повстанческой организации и твердо заявила:

– Везде.

И теперь уже и сам Абдул более был не в силах отказать этой пожилой женщине в помощи, так как ее взгляд был способен растопить сердце любого человека (если оно у него, конечно, вообще имелось), ибо, как казалось, своим выразительным взглядом баба Аня смотрела не просто в глаза, а сквозь них, вызывая в каждом человеке какую-то бесконтрольную дрожь и переосмысление всех своих ошибок.

– Как ее зовут? – спросил мужчина, отвернувшись от той, с которой разговаривал.

– Альбина.

В этот момент лидер повстанцев призадумался, вспоминая бессмысленное сражение на холме несколько дней назад, когда молодежь с оружием в руках так безрассудно пыталась атаковать их прежнее убежище, понимая, что девушка, которую искала баба Аня, могла быть запросто убита, если не им самим, то членами его команды.

– Да... – тяжело вздохнув, промолвил он. – Больно, когда мать теряет сына, – больнее, когда мать теряет дочь...

– Внучку! – его тут же поправила женщина.

И от услышанного все мужчины в помещение неловко переглянулись.

– Тем более, – прохрипел Абдул, но потом, надеясь на то, что он, возможно, мог помнить девушку, о которой шла речь, задумчиво поинтересовался: – А как она выглядела... ваша внучка?

– У нее были... – начала старушка и резко запнулась, – есть... рыжие волосы...

– А еще она беременна? – мгновенно перебив собеседницу, вставил человек в тюрбане, резко повернувшись к ней лицом, понимая, что та, кого разыскивает баба Аня, была еще жива, когда он видел ее в последний раз.

Женщина ничего не ответила, а только заторможенно кивнула, подтвердив эти слова, глядя на Абдула снизу вверх своими большими глазами, будто на некоего святого. И он в этот же миг, не теряя ни секунды, решительно посмотрел на вооруженных мужчин в комнате, и, понимая, что найти упомянутую Альбину еще не поздно, в приказном тоне заговорил:

– Значит так... Позовите Амина! Пусть берет трех человек, машину и отправляется с этой женщиной в тот сектор!

– ولكن هذا بلامبرر – неожиданно заговорил один из членов повстанческой организации. – البحث عن هؤلاء المراهقين قد يسترق عدة أيام وحتى أسابيع ، ونحن لا نعرف اذا كانوا لايزالون على قيد الحياة

– Зачем посылать Амина? – с легким удивлением возмутился второй человек, имея очень сильный грузинский акцент. – Амин наш лучший воин. Без него нам не выиграть предстоящие сражения!

Абдул после всего услышанного недовольно посмотрел на своих подчиненных и, оперевшись обеими руками о небольшой стол, твердым и уверенным голосом проговорил:

– Мы победим в этой войне только тогда, когда матери встретят своих сыновей!

Он махнул рукой, чтобы те начали выполнять приказ.

Один из вооруженных мужчин очень осторожно взял пожилую женщину под руку и повел к выходу. Но дойдя до самого порога, она неожиданно остановилась и, посмотрев на Абдула через плечо, очень тихо поинтересовалась:

– Скажите... А вам не стыдно убивать людей?

От этого вопроса в помещении воцарилась неуютная тишина.

Каждый, кто был в состоянии понять эти слова, виновато опустил голову. И Абдул Назид-Эва не был исключением.

Но уже через несколько секунд он, собравшись с мыслями, глядя на пожилую женщину через всю комнату, какой-то неоднозначной и несвойственной ему интонацией все же проговорил:

– Даю вам слово! Когда закончится последняя война... мы встретимся с вами на могиле Авеля, и я попрошу у вас прощение.

Баба Аня не ответила.

Она повернулась лицом к выходу и продолжила идти туда, куда ее вели. Оказавшись в темном длинном коридоре, по которому она до этого шагала только с завязанными глазами, женщина всюду: то там, то здесь – видела каких-то немытых людей с хладнокровными лицами, одетых в старые одежды, держа различное оружие в руках. А слегка оглянувшись, она увидела в общей толпе знакомое лицо. В нескольких метрах от нее на грязной бетонной лестнице сидела одноклассница ее внучки, облаченная в какой-то рваный мужской военный камуфляж. Молодая девушка отрешенно и безэмоционально

чистила ствол тяжелого автомата, думая о чем-то своем, о чем-то глубоком.

– Здравствуй, Настенька, – проходя мимо, сказала баба Аня.

Но девушка отвернула от нее свое испачканное в масле лицо, сделав вид, что не слышит и даже не видит эту пожилую женщину. И старушка мгновенно осознала, что на самом деле это никакая не Настя, а уже совсем другой... «заново родившийся» человек.

Повстанцы под командованием Абдула Назид-Эва, пребывая почти неделю назад в том здании на холме, всецело готовились к собственной смерти, зная, что поскольку их место расположения было обнаружено, находящаяся от них всего в каких-то десятках километров российская военная база должна была выслать подразделение для ликвидации этих так называемых террористов. Однако запоздалая схватка с военными силами противника в конце концов так и не состоялась. С чем это было связанно, повстанцы поначалу даже не догадывались и вряд ли забивали себе этим голову. Но, разумев, что им ничего не угрожает, они в один момент просто собрали всю свою аппаратуру и при первой же возможности ушли с того пустыря, найдя себе новое пристанище в этом сыром и разбитом подвале разрушенной больницы в центре городка, в котором, кроме руин, ничего больше не оставалось.

А когда они восстановили свой доступ к средствам массовой информации, то объяснение, почему их так и не стали атаковать, само их нашло.

Как выяснилось, под вечер того же дня, когда абитуриенты шли под пули, исполняя суицидальное поручение адмирала, в стенах Московского Кремля произошла череда очень занимательных событий, о которых вещали все возможные СМИ, так как президент Российской Федерации был найден мертвым в своем кабинете. А посему большая часть данных им приказов, еще только готовящихся к исполнению, была либо отменена, либо временно приостановлена.

Газеты, радио и телевидение впоследствии заявляли, что президент умер от сердечного приступа из-за того, что, как они утверждали, он очень уставал, усердно работая, не покладая рук. Также сообщалось, что смерть была быстрой, легкой и, главное, безболезненной. Но на самом деле все обстояло немного иначе.

К десяти часам вечера того дня в кабинете президента была организована неофициальная и, пожалуй, даже тайная встреча главы государства с отдельными и самыми уважаемыми лицами его администрации, министрами и судьями конституционного, верховного и высшего арбитражного суда. Однако на этой встрече речь шла вовсе не о политике или же о разделении народного имущества (как это обычно бывает на подобных встречах), а о неком лекарстве, которое каждый из них желал заполучить любой ценой и как можно скорее.

Все эти люди, включая самого президента, были седыми, бледными и немощными стариками. Кто-то из них сидел на инвалидной коляске, кто-то дышал с помощью кислородной маски, а кто-то так и вовсе был парализован, общаясь только посредством специализированного компьютера, не говоря уже о различных трубках в его заплывшем жиром животе, предназначенных для мочеиспускания. И при этом всем никто из этих уважаемых господ свои высокие государственные должности отдавать так просто не собирался. Даже сам президент, нагло и бесцеремонно нарушая конституцию своей же страны, сидел на посту главы государства так долго, что ни он, ни даже большинство граждан России уже точно не помнили, какой именно срок подряд он занимал эту должность, считая его неким подобием монарха.

И именно эти господа, находящиеся в тот час в президентском кабинете, и стояли у руля самой большой в мире страны.

– Мы не можем ждать бесконечно! – возмущенно выкрикивал председатель конституционного суда, постоянно ударяя своей дряхлой рукой по столу, требуя к себе внимание, будто вел судебный процесс. – Мы ведь не молодеем, если вы заметили!

– Что говорит ваш врач? Когда вакцина будет готова? – безостановочно спрашивал второй человек из этой не особо многочисленной компании. – Господин президент, если вы от нас что-то скрываете, то я прошу рассказать нам...

– Столько денег потрачено! Какой вообще будет толк от этого лекарства, если мы не сможем его получить? – бормотал третий, перебивая всех остальных, сидя в самом углу мрачного кабинета, освещаемого тусклым светом настольных ламп.

– Да, но в этом-то и суть препарата! Он должен действовать даже после того, как мы... – начал четвертый мужчина.

– А где гарантии, что...

– Да нет никаких гарантий! Я думаю, они специально тянут время. Ждут, когда мы сдохнем, чтобы нам ничего не досталось...

– Господа! – в разговор наконец-то вступил сам президент, говоря очень тихим и хриплым голосом, делая осторожные глотки горячего и очень душистого чая, налитого в хрустальный стакан в серебряном подстаканнике. – Работа над лекарством ведется. – Он заторможенно ложечкой помешал в чае сахарную крошку. – Трудятся наши лучшие специалисты. У нас самая оснащенная лаборатория. Мы предоставляем все необходимое...

– Этого недостаточно! – резко выкрикнул кто-то из министров. – Борис уже умер! А сколько же нам ждать? Мы не хотим, чтобы...

– Я понимаю ваше беспокойство, – продолжил президент, сделав очередной глоток горячего напитка. – Для меня это тоже является самой приоритетной задачей. Но ее результат от нас не зависит. А чем можем, мы помогаем! Знаете, сколько законов мы нарушаем одним только существованием этого проекта? – риторически спросил он, подняв брови.

– Этот вопрос уже обсуждали! – громко вставил представитель судебной системы, снова ударив по столу так, будто выносил вердикт. – Нам нужны результаты! Вакцина должна была быть уже готова!

И не успел он договорить, как их разговор был прерван тем, что в мрачный и окутанный загадочными тенями кабинет так неожиданно и без предупреждения вошел невысокий, но очень гордый мужчина в темно-синим костюме и кроваво-красном галстуке. Это был тридцатитрехлетний сын президента (рожденный не от законной супруги главы государства), и имя и отчество этого человека было Анатолий Вальдемарович.

Полгода назад президент очень ловко и умело назначил его председателем правительства Российской Федерации, притом что он был еще достаточно молодым и неопытным для такой высокой должности, благодаря чему у сына президента очень быстро развилось звездное тщеславие и «комплекс Наполеона» (что очень соответствовало его росту). Иногда он даже считал себя неким пророком, и это было неудивительным, так как его отец уже давно возомнил себя богом.

– И так, – с наглым и высокомерным выражением лица заговорил Анатолий Вальдемарович, появившись в помещении, медленно приближаясь к рабочему столу главы государства, держа руки в карманах. – Какой у нас сегодня вопрос на повестке дня?

– Мы тебя не приглашали, – недовольно сказал президент, будто хотел начать воспитательную беседу.

– Снова обсуждаем собственное благополучие или, пардон, потенцию? – продолжал тот. – Как же вы, старые маразматики, находящиеся уже одной ногой в могиле, можете быть настолько эгоистичными?

– Что?! Это возмутительно! – выкрикнул кто-то из присутствующих, резко поднявшись на ноги.

– Возмутительно? – переспросил сын президента. – Хотите знать, что возмутительно? Мы вступили в эпоху терроризма, наша страна воюет на всех фронтах, экономика в заднице, народ с трудом сводит концы с концами, среднего класса не существует... а все, о чем вы при этом можете думать, – это, как всегда, только о самих себе. – Он фыркнул с омерзением на лице. – И ведь не понимаете, что вы уже давно часть прошлого. Вы динозавры, которым место в музее... или же на крайний случай в цирке.

– Мы не потерпим к себе такого отношения! И не посмотрим, что ты премьер и сынок президента! Да мы... мы... – разгневанно закричал толстый старик на инвалидной коляске, тут же приставив себе кислородную маску к лицу, дабы сделать глубокий вздох и успокоиться.

А вслед за ним последовали возмущения остальных мужчин, громко перекрикивая друг друга, желая, чтобы Анатолий Вальдемарович убрался отсюда.

– Неужели вы действительно думаете, что можете спускать в унитаз половину бюджета страны, и никто этого не заметит? – продолжал он, медленно и очень лениво шагая по кабинету, игнорируя все недовольства в свой адрес. – Пытаетесь создать какую-то вакцину вечной молодости. Я всегда знал, что вы больные на голову... но чтобы настолько?

– Я не намерен это слушать! – яростно закричал старик в углу комнаты.

– Тратите миллиарды непонятно на что! Исследования? Вы серьезно? Что, неужели так не хочется умирать? – Анатолий Вальдемарович усмехнулся. – Собираете со всей станы трупы каких-то подростков... И что вы с ними делаете? Пьете их кровь? Пересаживаете органы? Да, даже если такую вакцину и изобретут, уверен, она вам не поможет.

С этими словами он наконец-то приблизился к отцу и встал за его спиной, оказавшись между двумя государственными флагами и под золотым гербом Российской Федерации, который так величественно красовался на стене, обшитой темным деревом. И в этот самый момент все присутствующие в кабинете подняли глаза и увидели, как под образом двуглавого орла находятся две почти идентичные головы; только одна была старой, а другая молодой.

– Чего ты хочешь? – хрипло спросил президент, когда его сын, стоя за спинкой кресла, медленно положил свои ладони на плечи отца.

– Чего я хочу? – переспросил Анатолий Вальдемарович, после чего театрально призадумался и игриво добавил: – Неужели ты до сих пор не понял? Я хочу... все!

В этот момент в горле главы государства неожиданно пересохло, и его даже начало немного подташнивать. Своими медленно немеющими пальцами он обхватил кружку с чаем и сделал большой глоток, надеясь избавиться от неприятного привкуса во рту, но все стало только хуже. Не совсем понимая, что с ним происходит, президент попытался что-то сказать, но его язык не подчинялся командам мозга, и он просто издал тихий и бессмысленный набор звуков. Начав задыхаться, делая неудачные попытки расстегнуть верхние пуговицы воротника своей рубашки, к которым было не так уж и просто подобраться из-за галстука на шее, президент наконец догадался, что же именно здесь происходило.

– Ты только что выпил полстакана аконита, – прошептал мужчина, стоящий за спиной главы государства, бросив взгляд на уже почти опустошенную кружку с чаем, который президент с таким наслаждением смаковал минуту назад. – Данное растение называют королевой ядов, так что... сопротивляться бесполезно.

– Это измена!.. – из последних сил прохрипел тот, пытаясь схватить отравителя за пиджак.

– Нет, отец, – мгновенно ответил сынок. – Это не измена. Это переворот!

Анатолий Вальдемарович щелкнул пальцами, и в эту самую секунду в кабинет вбежали безликие, одетые во все черное, мужчины с автоматами в руках, взяв под контроль все помещение.

– Позовите охрану! – тревожно выкрикнул один из стариков, глядя на то, как кабинет заполняется вооруженными людьми.

– Это и есть охрана, – проговорил второй мужчина, осознавая свой проигрыш.

Вооруженные люди, как им и было приказано, очень ловко приставили холодные стволы к затылкам каждого из этих до ужаса напуганных седых стариков, готовых сделать что угодно, лишь бы сохранить свои жалкие жизни и по возможности власть. Что из этого для них было более приоритетным, – они затруднялись ответить, так как, простившись с жизнью, власть им будет в принципе не нужна (как и что-либо мирское), а вот лишившись власти, жить-то они тоже не смогут, ибо народ, который они обокрали, им просто не даст существовать на этой земле. И глядя на то, как президент Российской Федерации дергается в агонии, эти трусливые служители государства (или точнее служители собственной выгоде за счет государства) были согласны пойти на любое условие, которое Анатолий Вальдемарович мог им предложить, лишь бы он их не расстрелял и не отдал на растерзание граждан.

А наследник целой страны, понимая, что самый важный кабинет Кремля уже находится в его власти, посмотрел на всех этих напуганных людей и, гордо задрав подбородок, заявил:

– А то... лекарство вечной молодости они захотели! Никто не должен жить вечно, ведь в противном случае сыновья более никогда не превзойдут своих отцов!

Он повернул голову и бросил взгляд на задыхающегося президента, после чего, не особо желая устраивать ему королевскую смерть, посчитав, что тот ее просто недостоин: все-таки большая часть всех монархов истории была убита именно при помощи отравления, схватил со стола дорогую ручку, которой глава государства некогда подписывал законы, и ее острым, золотым пером трижды ударил президента в шею. Кровь начала брызгать красным фонтаном, облив Анатолию Вальдемаровичу пол-лица. А через несколько секунд он лениво толкнул своего отца в бок, и все еще живое и подергивающееся тело медленно повалилось с кресла на лакированный паркет.

– Le Roi est mort, – тихо пробормотал Анатолий Вальдемарович, усевшись на окровавленное кресло под золотым двуглавым орлом. – Vive le Roi! – добавил он, после чего поправил галстук, провел ладонью по волосам, тем самым невольно еще больше размазав на себе красные пятна, и, деловито сложив руки на президентском столе, сказал: – Что ж, а теперь давайте обсудим новый порядок.

Старики, находящиеся в кабинете, ощущающие, как к их головам все еще приставлено оружие, молча переглянулись, боясь сказать что-то лишнее, не говоря уже о том, чтобы резко пошевелиться. Но неожиданно один из этих немощных мужчин все-таки приставил к своему носу кислородную маску, глубоко вздохнул, будто в последний раз, и очень жалостным голосом, подобно школьнику, оправдывающимся перед недовольным педагогом, проговорил:

– Анатолий Вальдемарович, пожалуйста... не останавливайте проект по разработки вакцины, воскрешающей мертвых! Очень вас просим! – От этих слов у него даже слеза появилась на морщинистом лице.

 – Воскрешающей мертвых? – удивленно переспросил тот. – Я думал, речь идет о лекарстве омоложения...

– Нет, – с опаской ответил второй человек. – Вопрос именно в воскрешении уже умерших тел... в смысле людей. Все это, конечно, пока еще только в теории, но вот результаты первых исследований. – Он слегка приподнялся со стула и осторожно положил на темно-зеленую поверхность стола какую-то папку с документами. – Этот специалист уже полгода работает над данным проектом. Это его личная разработка, и он воплощает ее практически в одиночку. Для ее полной реализации нужно только время... ну и конечно же средства. Мы как только узнали о его лабораторных исследованиях в Астрахани, тут же перевезли его сюда... в Кремль, предоставив все необходимое.

– А это уже интересно, – проговорил Анатолий Вальдемарович, открыв папку и начав ознакомляться с тем, что она в себе содержала.

Через несколько секунд, продолжая не без любопытства перелистывать ломкие страницы толстого досье, он мимолетно окинул взглядом мужчин в черных масках, держащих членов правительства на прицеле, и лениво махнул им рукой. На этот жест вооруженные люди из специального подразделения практически в унисон надавили на спусковые крючки своих автоматов.

Кровь забрызгала весь кабинет.

А тот, кто занимал кресло главы государства, изучая занимательные документы, просто поморщил лицо оттого, что долгая цепочка оглушительных выстрелов отвлекала его от внимательного чтения.

Новость о смерти президента мгновенно просочилась в средства массовой информации, так как о подобном невозможно было молчать. Однако большинство подробностей о случившемся конечно же пришлось утаить от общественности.

Что же касается остальных убитых в тот вечер членов правительства – о них народу сообщалось не сразу, а очень постепенно и осторожно, опять же не договаривая множество существенных деталей или видоизменяя их, чтобы не вызывать подозрения о причинах и обстоятельствах их ухода из жизни.

Но так или иначе, а ажиотаж в стране из-за столь неожиданной смерти главы государства был огромным, ведь он был у власти так долго, что люди уже даже вообразить себе не могли, что их президентом может быть кто-то другой. И в течение последующих месяцев политический накал в России начал достигать своего апогея, поскольку вопрос о будущем самого большого в мире государства был на устах почти каждого человека земли, среди которых были как те, кто разбирался в политике, так и те, кто даже понятия не имел, что это вообще такое, однако при этом считал своим долгом выговориться на этот счет.

Когда новость о случившимся добралась до адмирала, ответственного за военную операцию политической секретности уровня «А», тот, находясь на военной базе в Абхазии, потребовал, чтобы ему в кабинет немедленно принесли чемодан с его личными вещами. Среди этих вещей была парадная форма, соответствующая его званию, огромное количество медалей, полученных за различные заслуги перед отечеством, и, что самое главное, старое охотничье двуствольное ружье, с которым он никогда не расставался и которое ему подарил сам президент в качестве личной благодарности за успешное завершение задания по затоплению некой подводной лодки с экипажем на борту.

Все это дело с подростками, отправленными на верную смерть, по ряду причин очень уж напоминало ему ту операцию с подводной лодкой. И хотя эти задания не имели друг с другом никакой взаимосвязи, они оба исходили от прямого приказа главы государства и были поручены не кому-нибудь, а именно ему, будто этот адмирал являлся каким-то палачом, да и вовсе не человеком, а неким зверем или машиной, лишенной всяких чувств.

И хотя по долгу службы он действительно всячески пытался не поддаваться эмоциям, сейчас же совладать с ними он был более не в силах. Также стоит отметить, что в течение этих нескольких дней с момента принятия на себя ответственности за секретное задание, адмирал ни разу не ложился спать и, пожалуй, даже боялся это делать, потому что, как только он закрывал глаза, перед ним мгновенно всплывал белый образ беременной рыжеволосой девушки, и отдаленным, пугающим эхом звучали ее последние сказанные ему в том ангаре слова...

«Желаю, чтобы все это вам когда-нибудь приснилось!»

Тревожные мысли о том, что он, заснув, воистину увидит лица тех, за кого был в ответе и кто погиб под его руководством, бросали его в дрожь, нагоняя на него некий холодный и первобытный страх, с которым он уже никак не мог совладать. Чаша его закаленной выдержки переполнилась. Боясь сомкнуть глаза, адмирал в течение всех этих долгих дней бодрствовал, постоянно требуя, чтобы ему каждые четыре-пять часов приносили горячий кофе. И от отсутствия обыденного сна и от постоянного потока мыслей, которые, словно паразиты, проникали в его сознание и разрастались там, он начал медленно сходить с ума, размышляя обо всем, что он совершил за время своей службы, которая была для него длиною в целую жизнь.

Надев кипенно-белую парадную форму с золотыми погонами, присущую адмиралу, этот мужчина вспомнил, как он получил столь высокое звание, став в свое время одним из самых молодых адмиралов страны. Затем, достав коробочку с медалями и отрешенно разложив на столе эти разноцветные и очень яркие изделия, которых насчитывалось более тридцати штук, мужчина в безумии схватил первый попавшийся ему под руки тяжелый предмет, оказавшийся маленькой и декоративной статуэткой, изображающей бюст Петра Первого на мраморном пьедестале, и изо всех сил принялся бить по медалям, пытаясь измельчить их в крошку. Но твердый металл разломать было непросто. Однако же медали гнулись, мелкие декоративные детали отлетали осколками, и из-за этого, обливаясь потом, адмирал продолжал стучать тяжелой фигуркой еще сильнее и быстрее.

По всему зданию штаба раздавались тупые хлопки. Долгое время военнослужащие просто не могли понять, что происходит и откуда вообще исходит этот шум. Однако все же его источник был вскоре обнаружен. И каждый, кто заглядывал в комнату высшего офицера через слегка приоткрытую дверь, поначалу молча удивлялся, пытаясь найти причину, зачем тот надел парадную форму, но потом, догадываясь, что, видимо, адмирал был сейчас не в лучшем настроении и что он, возможно, пьян или разгневан, после чего мгновенно исчезали в недрах темных коридоров помещения, дабы случайно не попасться ему на глаза, опасаясь возможных последствий. Все считали, что эмоции взяли верх над ним из-за новости о смерти президента, с которым он, судя по всему, был в хороших отношениях. И так оно и было. Именно это известие дало адмиралу толчок осуществить то, что он делал в ту минуту.

Но все же продолжая ломать свои бесценные награды, заработанные чужой кровью, слезами и потом, адмирал больше думал не о самом президенте, а о всех тех заданиях, которые он, да и не только он, был вынужден осуществлять, рискуя своей жизнью и жизнями других, во имя чего-то столь иллюзорного, как государство. Он также понимал, что со смертью президента лишился своей неприкосновенности и что, если новая власть, какой бы она ни была, начнет изучать его личное дело и послужной список, то адмиралу в любом случае будет конец. Оппозиция мгновенно провозгласит его военным преступником, действующим не в интересах страны, а в интересах только ее отдельных представителей, а сторонники власти так еще быстрее пожелают от него избавиться, как от лишнего свидетеля и как от уже отработанного материала.

– Товарищ... адмирал, – тихо постучав косточками тонких пальцев по открытой двери, осторожно произнес военнослужащий, видимо, посланный сюда для того, чтобы успокоить высшего офицера, а точнее чтобы тот выпустил на молодого и совсем зеленого парня весь свой накопившийся гнев. – С вами все в порядке? – все также неуверенно поинтересовался он, боясь перешагнуть через порог.

– Докладывай! – холодно сказал тот, взглянув на солдата через плечо.

И хотя солдат пришел сюда не для того, чтобы чего-то там докладывать, он, все-таки гордо выпрямив спину, понимая, что адмирал вовсе не пьян, а просто ведет себя слегка неадекватно (видимо, имея на то свои причины), сообщил ему информацию, полученную чуть менее четверти часа назад:

– Мы обнаружили еще трех наших подопечных. Судя по докладу, это... – Он затянул короткую паузу, пытаясь вспомнить имена, которые только что читал по бумаге перед тем, как зайти сюда. – Азаров, Евдоченко и... Волкова...

– Альбина Волкова? – переспросил мужчина в парадной форме, резко поднявшись со стула.

– Так точно, – ответил молодой человек и тут же уточнил: – Это та, что в положении.

Адмирал опустил глаза, пытаясь собраться с мыслями. Он предположил, что ему доложили о находке трупов, а посему понимал, что более никогда не сможет вновь увидеть ту рыжеволосую девушку, дабы попросить у нее прощение и избавиться от проклятия, которое она столь невинно и неосознанно наложила на него своим голосом и взглядом.

«Желаю, чтобы все это вам когда-нибудь приснилось!» – вновь прозвучало в его голове.

– Оставьте ее, – тихо начал старший по званию. – Их тела нам больше не требуются. Президент мертв. Приказ отменяется.

– Да, но они живы, – осторожно ответил солдат, говоря о подростках.

– Живы? – Адмирал не поверил своим ушам, пытаясь понять, как кто-то вообще мог спастись после схватки с одним из самых жестоких и опасных террористов в мире, ибо именно так весь мир отзывался о Назид-Эва. И единственное объяснение, которое он мог себе вообразить, было то, что те трое, видимо, просто дезертировали и не стали участвовать во всем этом явно безвыигрышном сражении. Он также предположил, что, если Альбина обошла стороной ту битву, в которой погибли ее одноклассники, и не стала свидетелем того, как проливается кровь, то, значит, в ней еще могла сохраниться вся та чистота, перед которой он так отчаянно со слезами на глазах хотел пасть на колени.

«Желаю, чтобы все это вам... приснилось!»

– И... какие будут указания? – приподняв брови, спросил молодой человек в темно-зеленой униформе, заметив, что старший по званию задумался о чем-то своем. – Нам их забрать или...

– Нет, – тяжело вздохнув, промолвил адмирал. – Мы и так натворили море глупости. Оставим их в покое! Уходим! – Он устало махнул рукой, дав понять, что пора уже заканчивать всю эту военную операцию, после чего с грустью усмехнулся самому себе. – Признаться... нам давно надо было уйти... и снять с себя погоны, но нет же, мать его... эти золотые звездочки с корнями впиваются в кожу!

Он схватился за один из эполетов своего парадного кителя и с силой ногтями содрал с него звезду, после чего резко и злобно бросил ее на стол к медалям. Ударившись о поверхность стола и соприкоснувшись с металлическими изделиями, пятиконечная фигурка подскочила, издав короткий звон, и мгновенно исчезла из виду, закатившись куда-то под шкаф.

– Разрешите идти? – с легким опасением начал худощавый солдат, понимая, что ему пора отсюда уходить да и желательно как можно скорее.

– Идти? – мгновенно переспросил старший по званию. – Куда идти? Под трибунал?!

Тот, пытаясь осмыслить эти слова, резко выпрямил и без того прямую спину, встав по стойке «смирно», при этом стараясь не особо задирать подбородок, чтобы не казаться выше того, перед кем стоял.

– Что? Трибунал? Я? За... за что? – невольно вырвалось у него из уст очень дрожащим и заикающимся голосом.

– За что? – прохрипел адмирал, подойдя вплотную к тому, с кем разговаривал. – Да за то, что позволил подростков повести под пули! Какой же ты после этого солдат? Защитник отечества, мать твою...

– Но я... я ничего не сделал. Я выполнял приказ... я...

– Вот именно, что ничего не сделал! – резко подхватил старший по званию. – Не остановил и не помешал! Мы отправляем детей на войну, а ты не встал грудью против этого произвола! Даже пальцем не шевельнул! Сколько еще ты намерен выполнять приказы этих наглых и толстых начальников, подобных мне?! А если я тебе прикажу застрелиться?! Что... так и спустишь курок?

Солдат сделал глубокий вздох через нос, задержав воздух в легких.

– Честно защищать свой народ – это не подчиняться кому-то там, а думать своей головой! – продолжил адмирал. – Вот только у нас, как всегда, все наоборот. – Он начал пристально наблюдать за тем, как этот молодой человек изо всех сил пытается быть неподвижным, сохраняя свое спокойствие. – Вместо того чтобы бегать предо мной вприпрыжку, подошел бы и набил мне один раз морду за всю мою безнаказанность! Этим ты куда более полезного бы сделал своей стране... возможно бы чему и научился. Давай! – Он шагнул назад и развел руками. – Чего ты ждешь?! Не будь тряпкой! Врежь мне, как следует! Ты парень крепкий... старика одной левой завалишь. Это приказ! Бей давай!

Но тот стоял неподвижно, понимая, что, если он сейчас хоть чуточку пошевелиться, то ему уж точно придется выполнить данное требование. А это явно не могло привести ни к чему хорошему. На лбу солдата образовались крошечные капли пота, и он, глядя строго вперед, боялся даже на мгновение крутануть глазами, не говоря уже о том, чтобы ими моргнуть.

А адмирал, продолжая вплотную наблюдать за каждым мельчайшим подергиванием лицевых мышц этого паренька, который вовсе не собирается бить старшего по званию, хотя уже и сжал кулаки, разочарованно фыркнул и в полголоса проговорил:

– Я так и думал...

В кабинете наступила тишина.

Молодой человек в страхе проглотил слюну. А тот, кто был в парадной форме, медленно развернулся, приблизился к столу, оперевшись об него руками, и все также язвительно добавил, разговаривая в первую очередь с самим собой:

– А то... ничего он не сделал! – Адмирал усмехнулся и виновато опустил глаза. – И я вот тоже ничего не сделал. А надо было! Давно... надо было! – Он лениво повернул голову к тому, кто стоял у порога и, не поднимая на него своего взгляда, проговорил: – Чего стоишь? Пошел отсюда! Марш и с песней! Славянку давай! Или чему вас тут на суше учат?..

– Так точно! – мгновенно выкрикнул солдат, отдав честь вышестоящему, после чего повернулся кругом и строевым маршем зашагал по коридору. – «Эх, ябл...» – чуть было не начал он, но потом вовремя себя поправил. – «Этот марш не смолкал на перронах, когда враг заслонял горизонт...»

Негромко напевая, фальшивя на каждой второй ноте, он как можно быстрее удалился из поля зрения адмирала. А тот, оставшись в кабинете один, неторопливо достал из кармана своего висящего на вешалке повседневного кителя фотоснимок Альбины, который он до этого вытащил из ее личного дела, и, любуясь очертаниями лица молодой девушки, задумчиво подошел к зеркалу шкафной дверцы. И хотя мужчина смотрел на фотографию выпускницы, он на самом деле думал совсем о другой девушке, которая тоже была беременной и ни кем-нибудь, а его внуком.

Мимолетный образ счастливой красавицы с длинными русыми волосами, развевающимися на фоне золотых лучей уходящего солнца, снова нарисовался в его голове. И это видение из самых сокровенных и глубоких воспоминаний адмирала было таким же ясным и ярким, будто все это происходило наяву. Он видел перед собой беременную девушку, стоящую на крыше многоэтажного здания, любующуюся тем, как позолоченный закат украшает московские высотки на горизонте. Вокруг нее летали белые голуби. А он, стоя в нескольких метрах за ее спиной, смотрел на то, как она ласково и беззаботно наглаживает свой живот, пошептывая самой себе какие-то нежные слова. Белокожая красавица, чьи волосы так игриво колыхал ветер, была невестой его старшего и любимого сына, а посему, глядя на нее, он ощущал себя самым гордым отцом на свете, даже не веря, что он уже вот-вот станет дедом. А в тот момент, когда она на него оглянулась через плечо и невольно улыбнулась, у него так и вовсе от счастья... и от неописуемого горя скользнула слеза.

В золотую картину эйфории и невыносимой легкости, которая изображалась перед его глазами, так неожиданно и резко влились черные тона. К девушке, непонимающей, что происходит, отдаленным эхом ударяя о бетонную поверхность тяжелыми сапогами, строгой армейской походкой приблизилась некая черная фигура с блестящими погонами на плечах и, молниеносно отдав честь, начала пугающую речь. О чем столь почтительно и громко говорил этот незнакомец холодным и заученным монологом, девушка даже не воспринимала. Она была в прострации, не могла дышать. И вскоре бездушная тень удалилась. А адмирал, наблюдая за всей этой сценой со стороны, от боли даже закрыл глаза, а когда их открыл, никакой красавицы на крыше уже не было. Кружились только белые голуби в небе.

Не переставая об этом думать, адмирал в парадной форме военно-морского флота, пребывая в тихом, мрачном, тесном кабинете, приставил заряженное ружье к кончику стола и смахнул рукой все те изогнутые да поломанные им медали таким образом, чтобы они завалились в широкий двойной ствол подарочного и сделанного на заказ оружия. Половина из металлических изделий конечно же повалилась мимо, так как просто не помещалась в отверстия, но вот вторая половина, достаточно хорошо измельченная адмиралом, тут же глубоко провалилась в двустволку.

А сразу после этого он достал еще две маленькие медали, которые всегда держал отдельно от остальных, поскольку они принадлежали не ему, а его погибшим на войне сыновьям, и гордо насадил их себе на грудь прямо возле сердца. Посмотрев в зеркало, мужчина поправил свой кипенно-белый парадный наряд и, прижав ружье с выгравированной надписью «За Службу Отчизне!» к своему идеально побритому подбородку, безотлагательно спустил двойной курок.

По кабинету раздался оглушительный выстрел и громкий звон разлетающихся в разные стороны кусочков металла. А на триколоре, висящем на стене прямо за его спиной, стало больше красного.

Параллельно всем этим событиям один из тех немногих оставшихся в живых юношей из класса «А», коим был Андрей, так и продолжал идти в сопровождении Александры и Альбины по скалистым горным лесам. Подростки уже который день подряд блуждали по данной труднопроходимой местности без еды, воды и даже нормального сна. Справляться с жаждой они еще могли, так как часто попадали под проливные дожди, но вот с голодом совладать было им куда сложнее.

Троица устало шагала в неизвестность, постоянно сверяя свое направление с самодельным компасом, да вот только доверия к этому изделию с каждым разом становилось все меньше и меньше. Ребятам казалось, что они ходили кругами. Но было ли это так на самом деле, они затруднялись ответить, ибо в этих горных лесах им все рисовалось практически одинаковым. А посему, даже если они и оказывались в абсолютно незнакомом месте, им все равно представлялось, будто они здесь уже неоднократно были.

– Ну когда уже все это закончится?! – устало проговаривал Андрей, понимая, что с такими темпами и ходьбой туда-сюда зигзагом они точно никогда не выберутся из этих мрачных лесов.

Он уже был готов сдаться, просто остановиться и ждать, когда голодная смерть его одолеет. А на тот случай, если это будет слишком долго и мучительно, он даже стал помышлять о том, что всегда можно найти в этих краях какой-нибудь горный обрыв и спрыгнуть с него. Однако ничего подобного он не делал и, в частности, только из-за того, что желал перед смертью хотя бы еще разок увидеть свою возлюбленную Анжелу, но она была далеко. А посему, отказываясь так бесславно умирать, не видя перед собой ту, которая была ему милее всех, юноша продолжал идти вперед, не имея ни малейшего представления, в каком направлении он вообще движется.

– Все хорошо... – задыхаясь шептала Александра, еле-еле перебирая ногами по сырой земле. – Все хорошо... хорошо! Я скоро вернусь домой и увижу родителей... сестренку свою любимую. Увижу их всех... увижу... – Ее глаза переполнялись слезами, и она не успевала вытирать их грязным ладонями, оставляя темные разводы на лице. – Да нет, все хорошо. Я не плачу... не плачу! Плачут только слабые люди, а я сильная... сильная! У нас все получится!.. Должно получиться! Мы сделаем это! Я уверена! Мы встретим этот рассвет...

– Что? Чего ты там говоришь? – переспросил Андрей, услышав, как уставшая и изнеможденная Александра, находясь в бреду, тихо разговаривает сама с собой.

– Я говорю, что рассвет-то мы так и не встретили, – с опечаленной улыбкой ответила она, глядя на бескрайнее звездное небо над их головами, вспоминая школьный вальс.

– Да... – жадно глотая воздух, промолвил Андрей. – Выпускная ночь в июне должна была быть самой короткой ночью в году, однако же для нас она оказалась самой длинной в нашей жизни.

И как только он это сказал, Альбина, которую постоянно тошнило практически ото всего, что ее окружало, не имея больше сил идти дальше, грубо повалилась на мокрую траву.

– И боюсь, что эта ночь еще только начинается, – добавил Андрей и тут же подбежал к беременной девушке, пытаясь ей хоть как-нибудь помочь.

Альбина была настолько уставшей, голодной и истощенной, что теряла сознание прямо на ходу. Параллельно у нее, как и у остальных ребят, сильно кружилась голова еще и потому, что за целый день перегрелась на солнце, от жгучих лучей которого скрыться было невозможно, как бы кто ни пытался прятаться под коронами горных деревьев. А под вечер, когда начался дождь, потные тела ребят так и вовсе сквозило ветерком, который вроде как казался спасением от жары, но на деле причинял еще больше вреда для здоровья.

И понимая, что Альбина неспособна идти дальше самостоятельно, юноша неохотно, но все же взял одноклассницу на руки и продолжил шагать через лес, тихо чертыхаясь себе под нос, не прекращая думать об Анжеле и пытаясь понять, что он вообще здесь делает и за что он все это заслужил.

Через несколько минут беременная девушка пришла в себя и увидела, что Андрей тащит ее на себе, хотя запросто мог оставить там, где она свалилась, после чего обхватила его шею руками, дабы ему было легче держать ее, игриво улыбнулась и прошептала:

– Привет.

– И вам здрасте, – лениво ответил Андрей.

Он прилагал все силы на то, чтобы удержать девушку, не говоря уже о том, чтобы самому не повалиться с ног, а посему тратить лишнюю энергию на пустые разговоры ему в тот момент совсем не хотелось.

– Куда мы идем? – спросила она.

– Не знаю. Куда-нибудь, – шмыгая носом, ответил он.

От этих слов Альбина замолчала, но потом разглядывая потные и грязные щеки Андрея, заговорила очень робко и тихо, не желая, чтобы идущая рядом Александра ее услышала:

– Я помню, ты хотел знать, кто отец ребенка.

– Не то, чтобы мне было как-то интересно... – начал юноша, – но думаю, что после всего того, через что мы прошли, нам более нет смысла чего-либо друг от друга скрывать. Мы тут все... в одной лодке. – Он немного запнулся, взяв девушку поудобней.

И тогда, сделав затяжной и очень глубокий вздох, Альбина наконец-то раскрыла тайну, которую так долго ото всех скрывала:

– Это Андрей... – с невинной улыбкой сказала она. – Андрей...

Юноша на эти слова невольно скривил лицо, пытаясь понять, как такое могло быть возможным, если он эту девушку никогда даже не целовал, не говоря уже обо все остальном, ведь ему показалось, что она говорит о нем. Но Альбина тут же развеяла все его сомнения и замешательства.

– ...Андреев, – добавила она. – Это Андрейка наш Андреев... постарался. – Она снова улыбнулась и тихо продолжила: – Помнишь вечеринку на дне рождения Апостола? Вот тогда все и случилось. Мы с ним напились и заперлись в спальне его родителей. Не знаю, что на меня нашло? Помню, меня тогда понесло... прям зачесалось! Вы все были детьми-детьми... глупые мальчишки... шутки, танцульки, анекдоты... а Андреев же, как всегда, был грубым, беспардонным, пошлым... чуть что – сразу к делу... вот я сама к нему на шею и полезла. – Она виновато посмотрела на ночное небо, не убирая улыбку с лица. – У нас было-то всего раз. Не успели начать – уже закончили. А когда узнала, что залетела, сказала ему... ну мы решили хранить это в тайне, никому не рассказывать... к тому же я думала, что сразу сделаю аборт, но бабка моя... да ты ее сам знаешь. И сама я как-то... не знаю... вскоре уже и мне расхотелось идти ко всем этим мясникам... Я, наверное, кажусь тебе такой дурой. Скажи, я дура или как? Андрей?

Альбина посмотрела на лишенное всяких эмоций лицо юноши, который все это время нес ее на руках, и ей почему-то показалось, что он со своими мыслями ее даже не слушал, из-за чего она замолкла и не стала ничего дальше рассказывать. А через несколько мгновений, устало прикрыв глаза, она, будучи изнеможенной после долгого похода, так и вовсе провалилась в сон прямо в объятиях молодого человека.

А Андрей, ощутив, как девушка расслабила свое тело, тихо и очень недовольно ругнулся. Он слушал все, что она говорила, и слушал достаточно внимательно, так как речь шла ни о ком-нибудь, а о том самом пареньке, которого он убил собственной рукой, столь бесцеремонно выстрелив ему в спину тогда у реки. И если бы тот паренек погиб от пули террористов, как погибла большая часть их одноклассников, Андрей бы куда менее переживал по этому поводу. Но осознавать то, что он лично был палачом отца этого пока еще неродившегося ребенка, которого он вместе с девушкой нес на своих руках, ему было в тот момент просто невыносимо.

Юношу трясло.

И как бы он ни пытался сохранить хладнокровие и побороть прилив эмоций, ему хотелось кричать и проклинать судьбу. Однако как бы там ни было, а хранить подобные мысли в себе было не так просто. Он терпел изо всех сил, и с каждой секундой его лицо бледнело, а глаза переполнялись леденящим ужасом.

– С тобой все в порядке? – заметив состояние одноклассника, осторожно спросила Александра. – Может, все-таки передохнуть? Андрей? Андрей?!

Но он не отзывался и даже не воспринимал ее вопросы, будто эти слова были отголосками приглушенного эхо, исходящими откуда-то издалека по ту сторону широкой незримой стены.

Голова юноши была забита тем, что он пытался изо всех сил вспомнить причину его столь беспощадной и бескомпромиссной вражды со своим тезкой. Но этих причин особо и не было, а если они и находились, то они были просто ничтожными для того, чтобы, рискуя своей жизнью, вставать на рельсы, вызывать кого-то на дуэль и уж тем более настолько безжалостно стрелять кому-то в спину. Какие бы конфликты не всплывали в его обеспокоенном сознании, он понимал, что совершенному им поступку нет и просто не может быть оправдания.

И тогда молодой человек подумал о том, что все то, что произошло с его классом за эти дни, было самым настоящем испытанием свыше, а все эти горы представлялись одновременно и адом, и чистилищем, где каждый был вынужден встать лицом к лицу со своим самым жутким страхом, пасть под его натиском и через собственную кровь искупить грехи. Для влюбленного Андрея не было ничего более невыносимого, чем находиться вдали от Анжелы, опасаясь, что она его разлюбит и, что еще страшнее, вовсе забудет о его существовании. И именно нечто подобное-то с ним сейчас и происходило.

А его испытанием, через которое он, судя по всему, должен был пройти, было испытанием прощения. Ему предоставлялся шанс простить своего недруга, но Андрей этого не сделал, а даже, наоборот, еще больше все усугубил, окончательно очернив свою совесть и конечно же провалив испытание и экзамен собственной жизни. И поэтому он понимал, что эти горы его уже никогда от себя не отпустят, и вдобавок ко всему это именно они в столь неподходящий момент раскрыли ему тайну отцовства этого неродившегося ребенка, дабы юноша чувствовал за собой еще более тяжкий груз вины.

Андрей сходил с ума, и он был готов сдаться в любую минуту.

– Альбина, – заговорил он, в очередной раз переложив поудобнее девушку на своих руках, тем самым пытаясь ее разбудить.

Она приоткрыла веки не сразу, но когда это произошло, она прижимаясь к Андрею и глядя ему в глаза снизу вверх, игриво улыбнулась. А тот, как бы ему не хотелось это говорить и уж тем более сейчас, все-таки решил сознаться:

– Андреев мертв.

– Я так и поняла, – ответила она, задумчиво опустив свои большие очи и положив ладонь на свой беременный живот.

– Нет, ты не поняла... – резко продолжил парень. – Это я... я его убил. Не террористы, не какая-нибудь там случайная пуля, а я! Я это сделал! Понимаешь? Намеренно...

– Что ты там сделал? – неожиданно спросила идущая по их следу Александра, услышав, как ее одноклассники о чем-то шепчутся между собой.

Но те не стали ей отвечать, и в воздухе повисла долгая тишина.

Несомая девушка непонимающе глядела на Андрея, а тот, чтобы не видеть ее глубоких глаз, стал смотреть строго вперед, но потом все же решил сообщить подробности происшествия, желая развеять ее возможные предположения о том, что он мог шутить или же просто находиться в бреду и безосновательно винить себя в смерти каждого, кто погиб за эти дни.

– Перед тем как встретить вас с Александрой у той лодки, – виновато начал он, – мы с ним пошли в лес, и там...

Девушка не дала ему договорить. Она зажмурилась и начала вертеть головой, отказываясь слушать все эти детали, после чего выдержав довольно длительную паузу, переосмысляя услышанное и осознавая, что этот юноша уж точно не шутит и что он действительно является убийцей отца ее ребенка, сделала глубокий вздох через нос и тихо произнесла:

– Даже если это и так, я не держу на тебя зла.

– Почему? – резко начал он, и на его безэмоциональном лице заблестела слеза. – Как ты можешь меня не ненавидеть?

Альбина ничего не ответила, а только с опечаленной улыбкой приподняла брови, явно давая понять, что ей просто не за что его винить и уж тем более ненавидеть.

– И откуда в человеке может быть столько добра? – риторически спросил он.

– В тебе тоже есть! – проронила девушка.

– Я не заслуживаю прощения! Я принес смерть, страдание. Я сам стал смертью, разрушителем миров...

– Жизнь это и есть страдание! Люди топчут эту землю, чтобы страдать. В этом и есть смысл любой жизни. А тот, кто утверждает обратное, слеп! – в полголоса заговорила Альбина. – Мы рождаемся в муках, в них же и умираем. И пока мы не смиримся с неизбежностью наших страданий и страстей и не научимся наслаждаться ими, мы так никогда и не станем счастливыми.

– А я думал, что смысл жизни – любовь, – заявил Андрей, уже в который раз вспомнив об Анжеле.

– Да, но любовь и есть страдание, страх... – Девушка улыбнулась. – Нам больно за тех, кого мы любим, и именно за них мы боимся больше всего. Да и нет такой раны, что была бы глубже, той, что способны причинить нам те, кто воистину нам дорог.

Юноша на все эти слова резко скривил лицо и скептически посмотрел на Альбину, которую все это время держал на руках.

– Так... я что-то не понял... это кто говорит: ты или твой пробуждающийся материнский инстинкт?

– Какая разница? – игриво ответила она, уловив шутку. – Ведь это правда!

– Правда-неправда... – скороговоркой проворчал Андрей самому себе и ощутил то, что он освобожден от тяжести совершенного им поступка, ведь рыжеволосая девушка совсем не винила его ни в чем, как будто он ничего даже и не совершал.

Юноша сознался, и в ответ он получил вовсе не упрек с обвинением. Он не получил даже прощения. Он получил понимание, что было значительно важнее и дороже всего остального. И тогда Андрей всем своим телом почувствовал то, как в это мгновение он окончательно переступил рубеж между детством и взрослой жизнью, так как впервые ощутил и понял, что же на самом деле означало быть взрослым.

В детстве за совершение любого поступка обязательно следовала какая-то ответная реакция окружающих: друзья и сверстники либо восхищались, либо удивлялись, либо бежали жаловаться кому-то из взрослых за ту или иную выходку; родители же всегда либо хвалили, либо ругали своих детей, а различные воспитатели и педагоги так даже оценивали каждое действие учеников в той или иной системе ценностей, будь то пятибалльная шкала или же выговор, а порой даже и порка. Так или иначе после каждого поступка, совершенного в детстве, шло либо поощрение, либо наказание со стороны окружающих. Имелся, конечно, и третий вариант, а точнее попытка сохранить свои действия в тайне от чужих глаз и ушей и тем самым обойти стороной оценку тех, кто взял на себя право судить. Но данный вариант обычно срабатывал очень редко по причине детской наивности, а если же и срабатывал, то почти всегда оставался леденящий страх и комплекс того, что тайна в скором времени может выйти наружу и что избежать наказания так и не удастся. А это, по сути, тоже являлось своеобразным наказанием.

Однако же повзрослевший человек этим и отличается от ребенка, что ему не нужно ни перед кем оправдываться. Его никто более не обязан хвалить или же осуждать. И если же он и несет ответственность за свои слова и поступки, то только перед самим собой. Ему не требуются бессмысленные оценки и комментарии окружающих. Он сам себе является прокурором, адвокатом, судьей и, что не менее важно, палачом. Взрослому человеку не нужны даже учителя и наставники, ведущие по жизни за руку, ибо он сам для себя решает, в каком направлении ему двигаться и как именно распоряжаться собственным временем, так как взрослый человек – это самодостаточный человек. Ему бессмысленно разъяснять, что в этом мире правильно, а что нет, ибо эти понятия присущи только детям и недоразвитым людям, которые мыслят крайностями, разделяя все либо на черное, либо на белое. На самом же деле, если отбросить все социальные иллюзии, которые так усердно пытаются навязывать религиозные и политические деятели, таких понятий, как «правильное» и «неправильное», просто-напросто не существует уже даже по своему определению, поскольку в каждой системе ценностей эти слова имеют разные и порой даже полностью противоречащие друг другу значения. А систем ценностей столько же, сколько и живущих на земле людей.

Взрослый человек на то и является взрослым, что он сам для себя создает свои собственные правила и ценности, а вовсе не пытается копировать поведение других, как это делают дети и как того хочет общество, создавая так называемые законы и соглашения, дабы вечно держать людей в состоянии детства и послушания, тем самым отнимая у человечества шанс «повзрослеть».

И хотя Альбина вовсе не держала на Андрея зла за совершенное им убийство, да и он сам уже давно ощутил то, как с его плеч свалились все эти недавно возникшие тяготы переживания по этому поводу, он все же пока так и не мог окончательно решить, способен ли он простить самого себя.

– Черт! – неожиданно выкрикнула рыжеволосая девушка, сморщив лицо. – Я, кажется, того...

– Того? В смысле с ума сошла? – вовсе не понимая, о чем та говорит, переспросил юноша, сделав неудачную попытку пошутить.

– Того... в смысле рожаю! – резко ответила она, приставив руку себе между ног, почувствовав, как какая-то жидкость растекается по ее платью.

– Ну точно с ума сошла... – недовольно проворчал Андрей, не зная, что и сказать.

– Я серьезно! – злобно закричала Альбина, желая, чтобы тот перестал ее тащить на руках и наконец-то уже опустил на землю.

– Так рано же еще! – мгновенно заметила Александра. – Всего же только восьмой месяц. Тебе еще целых три-четыре недели носить или сколько там...

– Да не говори мне! – продолжая морщить лицо, с тихим писком возмутилась Альбина. – Я не знаю, что происходит. Больно, черт! Вся мокрая! Кажется... кажется, началось! Да положи меня уже!

– Ну уж нет! – грубо ответил Андрей, продолжая нести ее на себе. – Ты же не хочешь делать это прямо здесь.

– А где еще?! Черт тебя дери! Блин! Давит!

– В восемь месяцев опасно... – взволнованно сообщила вторая девушка. – Ребенок может не...

– Заткнись! – ее резко перебила рыжеволосая. – Блин. И мне заткнуть кое-что надо...

Андрей принялся ускорять шаг, сам не понимая, зачем он это делает, ведь он даже понятия не имел, в каком направлении двигаться. Однако же он искренне надеялся хоть куда-то, но добежать, дабы ребенок убитого им человека родился не в лесу, а в каком-нибудь более или менее цивилизованном месте. Но куда бы юноша ни поворачивал голову, он всюду видел только деревья, горы и далекие поля, окутанные мраком ночи. И тогда он начал бежать еще быстрее, из-за чего шагающая следом Александра уже с огромным трудом могла его догнать, постоянно спотыкаясь о собственное давно изорванное и почерневшее от грязи платье.

Вскоре, выйдя из гущи леса, ребята сами того не заметили, как оказались возле какой-то старой каменистой горной дороги, предназначенной для автомобилей.

Абитуриенты были несомненно рады тому, что после стольких дней пути они нашли в этих краях хоть что-то созданное человеком, ведь данная дорога была первым проявлением цивилизации, увиденным ими с того момента, как они перебрались через реку. И теперь, шагая по каменистому пути, ребятам было куда более спокойно на сердце, поскольку знали, что любая дорога, независимо от направления, так или иначе выведет их к людям.

Однако времени у них больше не оставалось.

Схватки Альбины усиливались с каждой минутой. Она периодически вскрикивала во весь голос от неожиданных и ранее ей неизвестных болевых ощущений. И теперь уже и Александра, видя, как ее подруга бледнеет прямо на глазах, начала требовать Андрея остановиться, утверждая, что лишняя тряска уж точно не идет их однокласснице на пользу.

Но юноша принципиально не останавливался.

Он, вопреки своей усталости, истекая потом и превозмогая боль от натирающих жуткие мозоли ботинок, продолжал идти вперед, неся Альбину на руках. И вскоре произошло то, во что юноша поверил не сразу. Его взору открылось нечто небольшое, заквадраченное и явно построенное человеком.

У ребят появилась надежда на то, что они наконец-то встретят людей, но подойдя поближе, увидели только одинокий полуразваленный пустой сарай с бетонными стенами, расположенный прямо у дороги. И судя по состоянию этого строения, человек в этих местах не проходил уже очень давно.

Андрей занес Альбину в помещение, и, оказавшись под крышей, они тут же пожалели, что вообще туда зашли, так как там всюду летали отвратительно большие и липучие мухи, не говоря уже о резком и тошнотворном запахе, будто в этих стенах уже несколько дней что-то разлагалось. Но ребята не стали оттуда уходить, ибо понимали, что как бы там ни было, а это все равно было значительно лучше, чем просто стоять под открытым небом, где уже начинался очередной освежающий дождь после невыносимо жаркого дня.

– Не могу... не могу больше! – кричала рыжеволосая, готовая родить в любую минуту.

– И что делать?! – тяжело дыша этим пыльным и застоявшимся воздухом в сарае, испуганно спросил Андрей у Александры.

– А мне-то откуда знать! – возмущенно ответила девушка. – Я что, по-твоему, рожала? Да я даже не трахалась, блин...

Она начала в темноте помещения искать хоть что-то, на что можно было положить их одноклассницу, дабы не класть ее на этот пугающий покрытый зеленоватой плесенью бетонный пол.

– Вот... сюда! – взволнованно сказала Александра, раскидав попавшиеся ей под руку старые тряпки и большие куски картона.

Андрей аккуратно опустил девушку со своих рук и, даже не подозревая, чем ей вообще можно помочь, замер на месте. А Александра тем временем начала спешно раздевать Альбину, путаясь в ее грязном, мокром и некогда белом выпускном платье.

Рыжеволосая стонала, что-то неразборчиво проговаривая самой себе. И из всего, что она говорила, Андрей смог разобрать лишь то, что ей страшно и что ей сейчас бы очень хотелось, чтобы ее бабушка была в эту минуту с ней рядом.

– Расслабься! Давай... расслабься, говорю! Ноги раздвинь! – тревожно начала Александра, предварительно стянув трусы из-под платья подруги.

– Да как я могу расслабиться?! – ответила Альбина. – Знаешь, каково это?!

– Надеюсь, не скоро узнаю. А ты чего встал? – девушка с явными возмущением обратилась к Андрею. – Сделай что-нибудь! Найди воду, ножницы, какие-нибудь более-менее чистые тряпки, салфетки... что угодно! Свет нам дай! Не видно ничего...

– Свет! Точно! – воскликнул юноша и, подняв голову, разглядел над собой старую лампочку и ржавые провода, проведенные к ней.

Пытаясь понять, откуда именно в этот сарай могло поступать электричество (если оно, конечно, там вообще имелось), Андрей принялся торопливо и взволнованно бегать по помещению. У одной из стен прямо за досками, стоящими по вертикали, он увидел закрытую деревянную дверцу. Небрежно расчистив себе путь, юноша попытался открыть старую дверь, у которой, как выяснилось не было никакой ручки, но она не поддавалась. И тогда Андрею пришлось изо всех сил с немалого разбега удариться в нее своим плечом, дабы дверца сломалась и отварилась. И в эту же секунду он очутился в крошечной кладовке, заваленной бесчисленным количеством заплесневевших и сломанный вещей.

Пытаясь разглядеть сквозь жуткий мрак хоть что-нибудь, он нащупал руками нечто похожее на большой и старый рубильник. Приподняв толстый рычаг и даже ощутив, как его на мгновение ужалило легким током, в сарае загорелась тусклая электрическая лампочка, которая светила так слабо, что от ее неприятных, оранжевых и при этом холодных лучей у молодых ребят просто начинали разбаливаться глаза. А от того монотонного и непрерывного скрипа, который создавали искрящиеся провода, со временем начали разбаливаться еще и уши. Но это все равно было намного лучше, чем находиться в абсолютной темноте.

Альбина тем временем продолжала стонать.

Александра же всячески пыталась ее успокоить.

А Андрей, наблюдая за всем этим, еще больше начинал волноваться.

Своими трясущимися руками он перебирал предметы, которыми была переполнена кладовка, но ничего полезного так и не находил. Из режущих средств там были только пугающе огромные кусторезы, а все тряпки, которые попадались ему на глаза, были либо пропитаны маслом, либо проедены насекомыми.

– Все... не могу больше! Не могу! – стиснув зубы и запрокинув голову назад, закричала Альбина.

– Да все будет хорошо! – промолвил юноша, пытаясь подбодрить не столько одноклассницу, сколько себя самого. – Это же естественный процесс, ведь так? Это как в туалет сходить.

– Ага, – усмехнулась рожающая, делая тяжелые вздохи и выдохи. – Сходить в туалет после нескольких месяцев запора...

– Нам не до шуток! – возмутилась Александра. – Сконцентрируйся!

– И это... – продолжил Андрей, ковыряясь в кладовке, ища под толстым слоем пыли и липкой паутины хоть что-нибудь, что могло бы им сейчас пригодиться. – Как назовешь-то... маленького засранца?

– Рано об этом думать! Он еще не родился... – Александра снова вставила свое слово.

А юноша в этот момент, скинув с полки пустые коробки, обнаружил главный источник того резкого и неприятного запаха, кружащего по помещению все это время. Его взору открылся прогнивший труп какого-то животного, похожего то ли на огромную крысу, то ли на небольшую собаку. Сказать точно, что это было за создание, он не мог, ибо покрытое червями тело разложилось так сильно, что сходу нельзя было даже определить, где там хвост, а где голова.

– Это девочка!.. – с придыханием начала Альбина, закрыв глаза. – Я думаю, что это будет девочка. Не знаю точно, но надеюсь... – Она сделала короткую паузу. – Имя еще не придумала. Как раз на выпускном хотела что-нибудь...

Она так и не смогла договорить. Всем ее телом овладела жгучая боль, и Альбина просто закричала во всю силу своего голоса.

– Вот блин... я уже что-то вижу! – через несколько мгновений заявила Александра, смотрящая все это время между ног своей одноклассницы, не зная, как ей самой реагировать на эту новость. С одной стороны, она была рада, что наконец-то началось какое-то движение, а с другой стороны, она боялась этого, поскольку не знала, что делать дальше. – Тужься, давай! Уже вот-вот...

Рыжеволосая закричала еще сильнее, напрягая каждую клеточку своего организма. И темя ребенка себя показало.

Андрей, не желая более находиться в грязной и прогнившей кладовке, вышел оттуда и незамедлительно вернулся к девушкам. Приподняв глаза, он увидел, как прямо из влагалища Альбины вместе с кровью и еще какой-то жидкостью вылезает нечто круглое и органическое. Это была пухленькая и уже довольно хорошо созревшая для столь раннего срока головка младенца.

– Фу... Черт! – ругнулся Андрей и резко отвернулся от этого зрелища.

Его даже чуть было не вытошнило прямо на пол, но он в последний момент, оперевшись обеими руками о стену и сделав несколько глубоких вздохов, сумел себя воздержать.

 А Альбина, ощутив небольшое облегчение, так как голова ребенка уже полностью вышла наружу, заметив столь вполне предсказуемую реакцию юноши, усмехнулась и, вспоминая сказанные на выпускном вечере слова, очень игриво их повторила:

– Ну да... Ваше дело не рожать, сунул, вынул да бежать...

– Что «фу»? – в ту же секунду заговорила и Александра, тоже бросив взгляд на Андрея. – Видеть то, как убивают людей было нормальным, да? А взглянуть на то, как человек рождается... так сразу противно?

– Анархия! – неожиданно изо всех сил закричала Альбина, и никто так сразу и не понял, что она этим имела в виду. – Это будет девочка! Я назову ее... Анархия!

– Какая еще Анархия? Ты не об этом думай!

Рыжеволосая продолжала надрывать свое горло затяжными и очень громкими криками, и через несколько секунд ребенок уже полностью вышел из нее. За ним потянулась длинная пуповина. И Александра мгновенно взяла младенца на руки, дабы тот не лежал на полу в той жидкости, которая еще продолжала вытекать.

Альбина наконец-то замолчала и, с облегчением запрокинув голову назад, расслабила свое тело.

– Ядреный батон! – проговорил парень, повернувшись и увидев это крошечное создание. – Такой мелкий! – Он не без любопытства присел на корточки возле Александры, пытаясь получше разглядеть новорожденного. – Ого! А это что?

– Это пупок... – тихо ответила девушка, аккуратно шлепая подушечками своих пальцев по щекам ребенка, чтобы тот ощутил прикосновения и начал кричать.

– Погоди! Так это же пацан! – с какой-то явной гордостью в интонации заметил Андрей и улыбнулся.

– Да вижу... – ответила Александра.

– Странно, – задумчиво продолжил он. – У всех моих знакомых, у кого в последнее время рождались дети... у всех только одни пацаны.

– К войне, – отрешенно добавила она.

И в течение целой минуты Александра трогала младенца в разных местах, разглядывая его со всех сторон. Но потом перестала. И Андрей, не убирая улыбку с лица, неожиданно для себя заметил слезу, скользнувшую по щеке одноклассницы. Поначалу он не придал увиденному особого значения, так как предположил, что это просто слезы счастья, ведь они только что стали свидетелями рождения человека, однако уже очень скоро осознал, что здесь что-то было не в порядке.

– Погоди! А почему он не пищит? – задумчиво спросил юноша, заметив, что в помещении стало как-то очень тихо. – Они же обычно кричат без умолку, как поросята малые...

– Он мертв, – сухо ответила Александра.

– Как это?.. – непонимающе прохрипел Андрей. Ему показалось, что он чего-то не расслышал.

– Он... мертв, – неохотно повторила девушка, начав невольно пошмыгивать носом. – Не дышит... Я не знаю, что делать.

Юношу от этих слов бросило в дрожь. Он пригляделся и увидел, что ребенок в ее руках действительно не дышал и даже не показывал никаких признаков жизни. Крошечное тело вовсе не двигалось, словно было кукольным.

И тогда Андрей с ужасом в глазах повернулся к Альбине, дабы увидеть ее реакцию на происходящее и вообразить, что же в эти секунды могло твориться у нее в голове, но как только он бросил на нее свой взгляд, так сразу заметил, что и она тоже уже давно не шевелилась.

– Альбина? Альбина! – тревожно закричал он, после чего незамедлительно подполз к ней и начал бесцеремонно шлепать ее по лицу. – Этого не может быть! Очнись! Очнись, дура! Да как же ты можешь, мать твою...

Но чего бы он ей ни говорил и как бы сильно ее ни ударял, в сознание она так и не приходила.

Неподвижные слегка приоткрытые голубые глаза девушки смотрели куда-то в холодную бетонную стену, и было ясно, что в них больше никогда и ничего не отразится. И почему-то именно в эти мгновения Альбина казалась, как никогда, красивой и лучистой.

Понимая, что его одноклассница только что простилась с жизнью, Андрей, как бы ему этого не хотелось делать, все же медленно положил пальцы своей грязной руки на бледнеющее и очень нежное лицо девушки и плавно опустил ей веки.

А Александра, будучи не менее шокированной от всего произошедшего, тяжело дыша, выдержала долгую и неоднозначную минуту молчания, после чего со слезами на глазах принялась поправлять белое платье своей одноклассницы и складывать ей на груди ее расслабленные руки. Глядя на эти действия, можно было даже предположить, что она хотела создать какой-то особенный образ, так как уже очень скоро, Александра начала распускать длинные и пышные волосы Альбины, придавая им какую-то определенную форму, раскладывая их вокруг бледной девушки так, будто рисовала ими фундаментальную фреску. А от того, с каким трепетом она все это делала, тихо напевая колыбельную, Андрею становилось еще более не по себе.

Он забился в темном углу и, наблюдая за происходящим со стороны, старался даже не шевелиться, не говоря уже о том, чтобы что-либо произносить вслух. То, что Александра от напряжения и невыносимого стресса уже давно могла потерять рассудок, юношу не сильно пугало. Он больше боялся за то, что сейчас и он сам мог в любую минуту окончательно сойти с ума.

Когда же девушка наконец положила Альбину именно в том положении, в котором и хотела ее видеть, она очень аккуратно поместила в руки умершей рыжеволосой красавице ее мертвого ребенка. И, глядя на них, казалось, что они вовсе даже не мертвы, а просто очень нежно спят тихим, спокойным и беззаботным сном; казалось также, что они вот-вот проснутся, откроют глаза и улыбнутся.

Но этого не происходило.

Андрей и Александра еще долго прощались с одноклассницей, но потом все же покинули этот одинокий бетонный сарай, ставший для Альбины мавзолеем.

Как только они вышли из помещения и оказались под утреннем небом, им в лицо блеснул яркий и неестественный свет. Это были передние фары большого автомобиля, остановившегося в нескольких метрах перед ребятами.

С громким треском у машины распахнулись двери, и оттуда выбежали четыре вооруженных человека, начав что-то кричать и переговариваться между собой. Опустошенный юноша не сразу распознал лица, которые он уже видел ранее, ведь это были те самые террористы из команды Абдула Назид-Эва. Заметив их автоматы, Андрей, даже не раздумывая, устало повалился на колени и поднял руки, молча давая понять, что сдается и что ему теперь уже абсолютно безразлично: убьют его или нет. Лишенная всяких эмоций Александра, неосознанно последовав примеру одноклассника, тоже опустилась на землю, хотя вооруженные мужчины их об этом даже не просили.

А через несколько мгновений из автомобиля вышла баба Аня.

Ее словно некая незримая рука вела через расстояния к Альбине, расчищая все преграды и расставляя на пути именно тех людей, которые воистину могли ей помочь. Так просто найти кого-либо в этих горных краях было очень непросто и, пожалуй, даже невозможно, однако же эта женщина обладала каким-то особым и необъяснимым магнетизмом, с которым ее прямо-таки тянуло к внучке.

Катаясь полдня по крутым, извилистым дорогам в поисках сами не зная чего, мужчины из команды Назид-Эва уже стали пытаться объяснить бабе Ане, что вся эта затея вряд ли принесет какие-либо результаты, так как они, по сути, искали иголку в стоге сена. К тому же они понимали, что, не имея особых навыков, выжить в этих лесах было не самой простой задачей, а те подростки, которых они видели уже почти неделю назад, уж точно не были приспособлены к выживанию в подобных краях. И когда водитель автомобиля уже думал прекращать бессмысленные поиски и разворачивать машину, перед ними прямо на глазах обрушилось дерево, перегородив дорогу. А для того, чтобы объехать место крушения, им пришлось делать большой крюк, и именно тогда водитель случайно увидел сквозь темноту на горизонте какое-то небольшое бетонное строение, из которого горел очень тусклый свет. Не проверить подозрительный объект они конечно же не могли.

Оказавшись на месте и увидев Андрея и Александру, измазанных в давно запекшейся крови и высохшей грязи, пожилая женщина сразу же поняла, что Альбина тоже должна быть где-то рядом. Она, несмотря на свой возраст, почти галопом приблизилась к сараю и начала ходить туда-сюда возле него, что-то очень взволнованно произнося вслух.

Ребята не хотели, чтобы та заходила внутрь, но стоя на коленях перед вооруженными людьми, не стали ее останавливать. И как только баба Аня вошла в помещение, абитуриенты с сожалением и горечью на сердце опустили свои головы.

Что же именно творилось в стенах этого бетонного сооружения, они не знали и даже боялись себе вообразить. Женщина не выходила оттуда в течение довольно долгого времени, а когда все-таки вышла, ее некогда простодушные и полные доверия глаза на теперь уже опустошенном и бледнеющем лице были настолько леденящими и неподвижными, будто за эти минуты она и вовсе ослепла.

Из сарая она очень аккуратно вынесла на руках нечто маленькое, завернутое в грязную ткань. В отличие от абитуриентов вооруженные мужчины не знали, что это было. Однако, когда баба Аня, лишенная всяких эмоций, отрешенно проходила мимо них, те тут же делали попытку приглядеться, и их мгновенно пробирал ужас. От этого зрелища они один за другим бросали на землю свои автоматы, после чего сами опускались перед пожилой женщиной на колени и начинали громко молиться своим богам. Но боги их не слышали, как, впрочем, и эта женщина. Она просто шагала с потоком своих мыслей, крепко прижимая к себе мертвого правнука, направляясь к далекому горизонту, где уже вот-вот должно было взойти солнце.

СЛЕДУЮЩИЙ АКТ