Глава XIX: Отправление

– Так что, видишь, Эпафродит? – продолжил Дияко, сидя на своем троне, глядя на стоящего в тени Омбрэ с обезображенным лицом. – Ты не убийца, не предатель... Ты мне вообще никто! И все-таки уже какую сотню лет продолжаешь мне служить, хотя можешь уйти в любой момент и дожить, как все, свою мирскую жизнь. Что ж, – всевышний сделал небольшую паузу, – потом с тобой договорим.

Внимательно слушая эту историю про Нерона, не соответствующую большинству источникам, которые в свою очередь настолько же спорны, как и какие-либо исторические факты в принципе, маэстро не заметил, как взошло солнце. Откуда-то издалека – непонятно из каких именно окон – блеснул ясный луч кроваво-красного рассвета, отражением упав мужчине в сером прямо на глаза, вынуждая его слегка прищуриться. И вместе с этим мелким малоприятным лучом, который, как выяснилось, светил из соседнего зала через огромный аркообразный проход, ведущий на балкон, стал чувствоваться и мягкий, слегка прохладный, легкий ветерок.

Наступило утро.

В ту же минуту Дияко повернул голову и посмотрел на музыканта, находившегося в нескольких метрах от него, и, глядя в его большие карие глаза, продолжил:

– Так что, маэстро наш искусный, знай – не все истина, что написано пером или же на скрижалях. А если быть еще точнее, то все это чистейшая ложь, ибо истину не передать ни символом, ни словом.

После сказанного человек с длинными волосами немного поник головой, пытаясь осознать глубину этих слов, и понять, как же тогда можно доносить истину до других и существует ли она при таком раскладе вообще. Роксана же, находясь все это время в тени рядом с Омбрэ, незаметно улыбнулась, так как человек, разговаривающий с Дияко, только что запутался в собственных мыслях, пытаясь найти разгадку на данный вопрос.

– Но... – мужчина хотел высказать свою теорию на этот счет, однако его перебили.

– Но как насчет того, – заговорил Дияко, – что мне по силам подарить тебе мое познание вещей, и ты все сможешь понимать таким, каким оно является на самом деле, видеть все насквозь и самому отличать истину от лжи?

«Истину от лжи...» – мысленно повторил маэстро и через мгновение, слегка посмотрев направо, увидел любовь свою – Роксану, взирающую на него зеленью глаз своих так, что для него между вымыслом и правдой вовсе исчезала какая-либо грань. Эта загадочная дама в черном платье и в длинной мантии была для музыканта намного значительнее, чем что-либо на свете и чем даже он сам для себя, не говоря уж о тех мелочах, которыми Дияко надеялся его искусить.

– Нет, маэстро. Быть того не может, чтобы человек, вроде тебя, ничтожный, ничего не желал бы, встретившись со мной, ибо второго шанса может и не быть! – резко продолжил повелитель черных сил, и в его хриплом голосе стало слышаться явное негодование.

– Нет, ничего мне от тебя не надо, – ответил человек. – Воистину ничего не надо мне. И, как уже я говорил, тебе не искусить меня, Дияко. А то, чего желаю я, добьюсь уж сам. А если ж не добьюсь, то значит, что того я недостоин. – Он поднял глаза на белую маску Демона. – А чего желаешь ты? Зачем искусить меня намерен? Что нужно тебе? Зачем вообще ступить на землю соизволил?

Дияко притих.

Когда-то давно он сам себе задавал этот вопрос, ибо, как ни странно, ответ на него и был тем самым, что вообще держало его на этом свете, так как то, ради чего повелитель тьмы восходил на землю людскую, было единственным способом найти разгадку тайны, которую он не мог постичь еще со времен сотворения миров, сколько бы плодов познания он ни поглощал.

– Тебя искушаю я, маэстро, ибо душой твоей владеть желаю. Думаю, что это знаешь ты и сам, – заговорил Дияко после паузы недолгой. – А нужна она мне, как, впрочем, и все остальные не более чем для того, чтобы познать ту единственную тайну, которую с Богиней не способны мы постичь, даже невзирая на тот факт, что это мы вас сотворили. И сколько бы ни заглядывали мы в чистые и искушенные глубины вашего сознания, ответ на вопрос «Что есть душа?» от нас все же ускользает.

Маэстро задрал рукав левой руки, под которым были его наручные часы, взглянул на время и без особого энтузиазма, поскольку тема, которую завел Дияко, была не интересной, устало произнес:

– Душу пытаешься познать мою, но ответ не здесь надо искать... – Он пальцем указал себе на висок. – А здесь! – Маэстро положил руку на сердце и ехидно улыбнулся. – Но даже найдя ответ на то, чего желаешь, окончательно познать его ты не сумеешь, ибо, как ты сам уж говорил, нет у тебя души, а значит и нет жизни. Да и самого тебя быть тогда здесь не должно, а значит и нет тебя здесь вовсе.

– Говоришь, что нет меня! – яростно воскликнул Демон. – Однако, сам знаешь прекрасно, что мне под силу сотворить с тобою все, на что воображения моего хватит. Я могу, лишь пожелав, отправить тебя в самую сердцевину бездонных глубин ада, где вечно ты будешь гореть и позорно о смерти мгновенной молить.

– Нет, не можешь, – тут же возразил маэстро, – ибо я в тебя не верю.

Сразу после этих слов он надел себе на голову серую шляпу, которую на протяжении их долгой беседы держал в руке, нагло повернулся к Дияко спиной и своим медленным хромым шагом, ни с кем не попрощавшись, разве что окинув Роксану манящим взглядом, вышел из зала, спустился по широким ступеням и направился к центральному выходу. И покинув стены этого величественного дворца, где совсем недавно все было украшено золотом, дирижер оказался на одинокой улице, окутанной тяжелым и непроглядным серым туманом, который, как казалось, опустившись на город, и нагонял дремоту и тот беспробудный сон, охвативший всех этих людей, лежащих то там, то здесь прямо на земле, через которых маэстро иногда был даже вынужден перешагивать, чтобы дойти туда, куда держал путь. Музыкант не торопился. Приглушенными шагами он подошел к живописным вратам, ведущим за пределы территории дворца, и, опершись спиной о каменную ограду, глядя в небо, где сквозь туман светило утреннее солнце, впал в ожидание, ощущая некую легкость и просветление, надеясь на то, что та, ради которой он пришел на этот бал, уйдет отсюда вместе с ним.

А тем временем оставшийся во дворце Дияко, понимая, что не одолеть ему маэстро, подал Роксане жест рукой, чтобы та подошла поближе к его трону. Дама в черном подчинилась, неторопливо приблизилась к повелителю теней и стала ждать, когда же тот промолвит слово, но черный господин заговорил не сразу.

– Мадемуазель Роксана, – тихо начал он, – я снова повелеваю вам коснуться до маэстро смертоносными устами! Требую стереть этого человека из списка живых, пусть в этот раз тело его воистину души лишится, даже если мне не суждено будет ее заполучить!

– Прощение прошу, мсье Дияко, – мгновенно ответила она, виновато поникнув головой, – но не по силам это мне. Слепая вера в могущество музыки отрекла его от прошлого, будущего и настоящего. Он за гранью сущего всего, он везде и нигде, вне жизни и смерти. Он тот, кто силой мысли отважился взойти туда, куда никто еще не смел идти. И отныне ни вы, ни я не властны над его судьбой.

Дияко издал протяжный хрип, означающий не что иное, как осознание собственного проигрыша, с которым, как бы то ему не хотелось, он был вынужден смириться, отпуская маэстро из своей паутины.

– А чего желаете вы? – неожиданно спросил он даму, продолжая тему того разговора, что он вел с музыкантом.

Роксана ничего не ответила, а только приподняла на властелина тьмы свои огромные глаза, в которых тут же отразился Дияко, однако, глядя в это отражение, всесильный себя уже не видел, а видел только маэстро, взирающего на него таким образом, будто Дияко-то и вовсе не было.

– Да будет так! – произнес владыка. – У ворот он ждет вас. Идите к нему, мадемуазель! Идите!

Дама в черном с незаметной улыбкой приклонила голову перед всевышним и спешно покинула округленный зал. А Дияко, глядя уходящей красавице вслед, с явной грустью в голосе тихо проговорил:

– И все-таки маэстро прав. Я существую лишь до тех пор, пока в меня верят...

Выбежав на окутанную непроглядным туманом улицу, Роксана тревожно осмотрелась по сторонам в поисках того, за кем так торопилась, но потом, мгновенно выбросив тревогу из головы, уверенной походкой направилась в сторону ворот, где ее ожидал маэстро. Подойдя к мужчине со спины, дама осторожно положила ему на плечо свою изящную руку, отчего тот неожиданно оглянулся, ибо не слышал, как она приблизилась к нему сквозь туман, в котором заглушались какие-либо звуки.

– Мадемуазель, – тихо восхищаясь, проговорил он, глядя на Роксану, – вы все-таки явились.

Дама же тем временем, продолжая держать руку на плече мужчины, медленно прижалась к нему, сняла с него шляпу и со словами, которые прошептала ему на ухо: «Стать тебе готова музой и богиней я, но для этого ты должен принести себя мне в жертву» – из-под своей черной, как восточная ночь, мантии неожиданно достала огромных размеров кинжал, которым в то же мгновение отрубила маэстро его длинную, аккуратно заплетенную и закрепленную черной лентой косу.

– К тому же не люблю я, когда у мужчины коса длиннее моей.

Волосы музыканта по-прежнему остались длинным (но, разумеется, уже не настолько длинными, какими были до этого), и тут же, потеряв какую-либо форму, пали ему на лицо. На этот жертвенный акт маэстро даже глазом не моргнул, ибо для Роксаны был готов на все. Он предложил даме свой локоть, и она, спрятав под мантией острый нож и только что отрезанную косу, осторожно ухватилась за руку галантного мужчины, после чего они молча направились сквозь всепоглощающий туман.

Они шли не торопясь, видя, как восходит в небе солнце и во что за эту ночь превратился город, так как, помимо постепенно пробуждающихся людей, кругом можно было наблюдать и множество разбитых автомобилей, и выбитые стекла на окнах домов, ибо днем была жара, а ночью во время урагана их просто не закрыли. Параллельно можно было наблюдать за ярким пожаром, которым вдали горело здание, а на реке шатались помятые корабли, которые, потеряв управление, бились об основания мостов, проведенных через Дунай. И все это было только в одном Будапеште. А что же тем временем творилось во всем мире, маэстро и представить себе не мог, да и особо не хотел об этом думать, ибо единственное, что его в те мгновения действительно волновало, – это то, что он шагал в ногу с самым прелестным созданием, которое когда-либо освещал солнечный свет. Однако Роксана точно знала, что, проснувшись, люди уже за неделю вновь наведут везде порядок, а к началу следующей недели и вовсе забудут, что такая ночь вообще когда-то была, ибо память людей краткосрочна, но вот только эти сны, видимые ими сегодня, никуда не исчезнут, а даже наоборот, глубоко засядут в их головах и будут постоянно напоминать о себе.

И пока маэстро с Роксаной гуляли по тихим улочкам города, держась за руки, как влюбленная пара, и делая вид, что не смотрят друг на друга, бушевавший всю ночь ветер немного притих. Однако было отчетливо видно, что сильный град с грозой и ураганом мог вновь начаться в любой момент.

– Не правда ли, прелестно? – нежно прошептала дама, нарушив тишину, и ее хрустальный голос стал эхом кружить сквозь густой туман. – Этот мир, эта реальность!

– Прошу я вас пойти со мной, Роксана милая моя, – ответил ей маэстро, – и я покажу вам истину значения прелести блаженства! Свой мир я подарю вам и целую палитру красочных звуков, что музыкой преподнесу!

В этот момент он остановился и посмотрел Роксане прямо в глаза, в которых, к своему удивлению, он прочитал то, что она согласна с ним идти куда угодно. И тогда мужчина резко схватил даму за руку и ускоренным шагом повел ее куда-то, неожиданно сменив маршрут. Зеленоглазая же совсем не сопротивляясь, а наоборот, с легкой улыбкой последовала за маэстро, внимательно слушая все, о чем он говорил.

– Мадемуазель, – тихо звучал его голос, – вы открыли для меня свой мир, мир теней и красоты, мир мрака и лунных ночей. Побывав на маскараде том, океан пылающего вдохновения поглотил меня, а глядя на вас, я музыку слышу. Руки чешутся мои, и хочется мне смычка коснуться, коснуться жгучих струн, на клавиши опрокинуть свои пальцы и вечно звуки созидать. И днем и ночью видеть вас желаю, милая Роксана. Желаю ощущать ваш запах и ваш взгляд! Вы моя муза! И глаголов нет еще таких, при помощью которых описать возможно вас. Вы совершенство, сравнимое только с лепестками роз. Красу вашу и на скрипке не сыграть! И веду я вас к себе, в свой дом, туда, где мое сердце, там же и душа моя. Хочу я вам открыть ея, открыть свой мир, свою реальность, чтобы вы поняли меня, к чему стремлюсь, о чем мечтаю.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА