Глава XXXII: Реквием

Ниспустилась на землю минута забвения, в которой ярко-кровавыми лучами нежного, робкого и одновременно жгучего, как страстный поцелуй первой любви, солнца, стремительно движущегося за линию горизонта, одинокие облака обретали свою естественную для весеннего заката палитру розоватых оттенков, невоспроизводимую кистью даже самых великих мастеров изобразительного искусства. И ощущая на этом непостижимом для людского сознания уровне свою невесомость, бесформенные, создаваемые самой природой, массивные статуи и впредь продолжали кружить на чистом небосклоне так, что у каждого, кому хватало смелости, убегая на мгновение от мирской суеты, поднять свой любопытный взор на облака, незыблемым камнем замирали сердца от восторга.

Поначалу, как казалось, это только тишина опьяняла невинные рассудки, подобно приторно-сладкому послевкусию излюбленных вин. Но в момент, когда ласкающий ветер уносил небесную вуаль, приоткрывая людям облик вечного светила, и неожиданным всплеском по их глазам хлестали язвительно-едкие, словно раскаленная сталь, лучи солнца, отчего каждый, кто в эти мгновения любовался закатом, становился окончательно неподвластным себе самому, было ясно, что их очаровывало не столько само вечерние небо, сколько тот невиданный и нескончаемый поток информации, исходящий от него.

И хотя разум человека слишком ограничен, ибо не воспринимает он те знания, которые невозможно подтвердить примитивной логикой или же какими-то личными убеждениями, в эти незначительно маленькие, но, несомненно, самые непредсказуемые промежутки времени люди, взирающие на то, какими невероятными цветами переливался закат, открывали для себя что-то новое.

Даже маэстро, которого, как казалось, было ни чем не удивить, так как за эти несколько дней он повидал столько чудес, сколько не приснится и самому впечатлительному ребенку, пребывая у подножья горы Геллерт, затаив дыхание, стал взирать на движущееся к своему неизбежному закату кроваво-красное солнце, когда как в темнеющем субботнем небе уже давно мерцал серебряный шар луны и вырисовывались ясные крошки звезд, разбросанные над его головой, подобно алмазной пыли на темно-синим бархате.

Закат был бесподобен.

И надо сказать, что каждый закат неповторим и уникален по-своему, но все-таки этот был особенно красив, как будто с ним безвозвратно уходил не только этот день, но и целая эпоха, открывая дверь в новую эру.

Влад, который шагал в ногу с музыкантом, приближаясь к горе, тоже был заворожен бескрайним полотном, натянутым над миром, где всевышние рисовали свои непостижимо великие узоры. Однако в отличие от маэстро, смотрящего на уходящее солнце, бородач взирал на возникающую луну. И судя по выражению его лица, казалось что Влад опечален из-за того, что несмотря на свое бессмертие и неограниченную мощь, ему никогда не прикоснуться к этому хитрому, постоянно ускользающему от него источнику холодного света в ночи. Он даже вытянул руку вверх в надежде все-таки ощутить кончиками пальцев окружность луны, но она, продолжая глумиться над ним с неба, просочилась между его пальцами, оставив в сознании Влада только чувство чего-то незавершенного.

Маэстро же, взирая на то, как образующие огненную радугу перистые облака то закрывали солнце, создавая полутень, то вновь открывали доступ для потока прямых лучей, невольно ощутил себя узником пещеры, аллегорию которой так ясно описывал ученик Сократа и учитель Аристотеля. Только в глазах музыканта эта самая пещера представилась целым земным шаром, а ее узниками – все человечество, которое на этой земле в заточении держала сама гравитация, а те громоздкие статуи, проносящиеся перед светом истины, рисующие на поверхности ложные орнаменты, и были не чем иным, как простыми облаками. И вообразив себе полную картину, композитор осознал, что все, существующее на этой земле, является не самой истиной, а только ее тенью, которой общающиеся между собой люди придумывают множество имен и смыслов, когда как настоящая правда находится совсем в другой стороне. И чтобы ее увидеть, достаточно просто повернуть голову.

В этот момент маэстро ощутил невыносимую тяжесть, которая чуть не повалила его с ног. Черная сумка, перекинутая через его плечо, стала казаться ему значительно тяжелее, как будто в ней неожиданно прибавился груз, без которого маэстро бы потерял всякий вес и парил в воздухе, словно птица. Но заглянув во внутрь сумки, увидел, что в ней, кроме легкой серой папки с нотами, хранящей его законченную симфонию, не было более ничего. Однако при этом ноша человека с каждым шагом становилась все тяжелее и тяжелее.

Композитор продолжал своей хромой и уставшей походкой подниматься на невысокую гору, даже на миг не желая останавливаться, чтобы передохнуть. В нем все это время горело бросающее в дрожь искушение оглянуться и в очередной раз посмотреть на столь любимый ему город и на все то, что он оставляет позади себя, но он находил в себе силы этого не делать. Маэстро почему-то казалось, что если он сейчас хотя бы на мгновение приостановится, то все произошедшее с ним за эти дни окажется напрасным, а этого музыкант допустить никак не мог.

Он продолжал подниматься на гору Геллерт, мысленно прощаясь со всем, что было ему в этом мире дорогим и важным. На каком-то подсознательном и инстинктивном уровне он понимал, что ему уже никогда не спуститься с этой горы, однако, несмотря на все это, маэстро, держа на плече невыносимо тяжкий груз, продолжал идти вверх, ибо там ждала его Роксана.

Влад же тем временем просунул руку в карман своей дырявой куртки и вытащил оттуда фляжку с темно-красной алкогольной жидкостью, после чего, будучи твердо уверенным, что от этого изысканного полусладкого напитка просто невозможно отказаться, тут же протянул металлический бутылек уставшему человеку. Но тот ни просто не принял предложенное, а даже и не взглянул в сторону Влада. Здоровяк, с легкой обидой и удивлением посмотрев на маэстро, пожал плечами и уже собирался сам отведать данный напиток, но в последний момент приостановился, слегка поводил флягой туда-сюда перед носом, ощущая донельзя приятный аромат, доносившийся из нее, и, вновь бросив взгляд на композитора, так непоколебимо движущегося к поставленной цели, глубоко вздохнул и вылил красноватую жидкость на землю.

И к моменту, когда она без остатка впиталась в почву, Влад продолжил беззвучно шагать за музыкантом, перед которым он, как и все, кто совсем недавно был на мосту, склонил свои, как казалось, непреклонные колени. И именно из-за этого здоровяк в эти минуты смотрел на композитора не как на очередного смертного, а как на некоего пророка и учителя.

Однако, что больше всего и удивляло Влада, данный пророк, в отличие от всех остальных, кому давали такой титул, вовсе даже и не думал никого ничему учить. Он просто следовал своей цели, понятной только ему одному.

И когда они наконец поднялись на ту часть горы, на которой стремились оказаться, бородач, глядя на этого невысокого, но, несомненно, великого человека, так страстно идущего навстречу своей возлюбленной Роксане, осознал, что путь истинного маэстро собственной судьбы – это путь осмысленного саморазрушения.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА