Глава XXVII: Зверь

Подарить наследника великому покровителю тьмы могла только та женщина, у которой имелась так называемая метка зверя, проявляющаяся в том, что у человека наблюдалась деформация клыков, делая их заметно длиннее обычных. А в некоторых, более особых случаях замечались даже раздвоенные клыки, что в древности считалось признаком любви всевышних.

И Юлия Агриппина Младшая – дочь Германика и Агриппины Старшей, как известно, и была одной из подобных любимиц жителей иного мира.

Разумеется, на свете было немало женщин, имевших этот врожденный дефект. Но для предвечного владыки в первую очередь важным являлось то, чтобы его наследник был не просто человеком, прожившим жизнь свою, подобно всем остальным людям, что при жизни суетятся, однако же после смерти не оставляют ничего, а чтобы был он тем, кому принадлежало бы право историю писать и властвовать над людьми.

И как потом не раз говорила сама Агриппина, утверждая, что кровным отцом пятого императора Римской Империи был вовсе не Гней Доминаций (которого император особо даже не помнил, ведь тот скончался когда Нерону было три года), к ней при ярком свете полной луны явился некий таинственный крылатый посланник, назвавший себя Светоносцем, который овладел ее телом и который поведал о том, что их общий отпрыск станет властелином мира, чьи слова и деяния выведут человечество из тьмы невежества.

Когда же ребенок родился, Агриппина назвала его в честь загадочного духа, что явился к ней во сне, так как имя Луций означало не что иное, как «свет».

– От нее ничто не могло родиться, кроме кошмара и трагедии для всего человечества! – находясь вдали от Анция, яростно закричал Гней Доминаций, услышав новость о том, что Агриппина кормит грудью младенца.

Он знал, что не являлся Луцию отцом, и догадывался, чей род на самом деле продолжал этот ребенок. И занимая высокую должность консула, Гней пытался предостеречь римский народ, открыто называя этого дитя порождением черных сил. Но никто и слушать не желал старика, считая его давно вышедшим из ума. К тому же о его так называемом рыжебородом фамильном древе уже на протяжении нескольких поколений поговаривали, что у Доминациев языки из стали, а сердца из свинца, а следовательно злословие было для них обычном и, возможно, даже любимым делом. А с тех пор, как Гней еще в молодости ради забавы колесницей раздавил ребенка, к нему давно прилипла слава ненавистника детей.

И несмотря на многочисленные, но недолгие усилия мужа, Агриппина все же осуществила предначертанное, сделав все возможное, чтобы через каких-то шестнадцать лет ее сына провозгласили полноправным правителем самой великой империи, которую доселе видел человек.

Став императором, Луций, как того требовала традиция, получил новое имя, под которым он и должен был остаться в истории. Однако и оно, как показало время, тоже было выбрано неслучайно, ибо «Нерон» с некоторых языков переводилось как «черный», когда как на других обозначало «гений».

И следуя этому гениальному плану, которым в ту ночь и поделился таинственный любовник Агриппины, новый император в союзе с матерью своей в первые же годы переделал все законы таким образом, чтобы у Луция более не было конкурентов на великий титул, которым он обладал. И дабы полностью укорениться на пике власти, император взял себе в жены Октавию – дочь предшественника Нерона императора Клавдия, сыграв с ней пышную и довольно неожиданную свадьбу.

А вскоре же он приказал умертвить своего тринадцатилетнего сводного брата, так как тот тоже мог претендовать на императорский титул. Но на самом деле это было второстепенной причиной, поскольку первая и главная причина, по которой Нерон лишил Британника жизни, являлась тем, что тот, кто уже почти правил целым миром и кто был зачат самим князем тьмы, не мог быть одним из братьев, а должен был быть полноправным и единственным во всем. И на праздничном пиру в окружении знатных гостей он это доказал, поднеся брату бокал, до краев наполненный вином.

В момент, когда Британник с поклоном чашу обхватил, Нерон, держащий чашу, наполненную зельем, приготовленным самой Локустой – известной на весь Рим создательницей ядов, с приветствием ударил по кубку брата, тем самым из своей чаши подлив в кубок Британника смертельный яд. Через мгновение тот опустошил бокал до дна, а император, взирая на то, как его сводный брат допивает свой последний напиток, демонстративно вылил из своей чаши на пол зелье Локусты и, будто ничто и вовсе не происходило, спокойно вернулся к гостям пировать.

В ту же ночь тело Британника в тайне ото всех было захоронено.

А на празднике никто даже не заметил бесследное исчезновение брата императора... никто, кроме Агриппины, которая потом долгое время не могла смириться с ужасающей мыслью о том, что ее сын, призванный, как сказал тогда крылатый, быть спасителем людей, вообще был способен совершить нечто подобное. Но к ее несчастью, это было только началом правления Нерона, ибо ему, как истинному правителю, необходимо было творить немало злодеяний, дабы сохранить власть за собой да укрепить империю свою.

Тогда-то и осознала Агриппина, что ей в ту ночь солгал лукавый, ибо родила она не спасителя, как ей пообещали, а беспощадного зверя, предназначение которого управлять миром людей в гневе и жестокости, подобно тому, как его отец великий правил у себя в огненной бездне.

И будучи пророком всесильного творца теней, стоя на самом пике мира, которого достичь мечтает каждый, Нерон воистину проповедовал тщеславие и безнаказанность материализма да всесилие чинов. И стоит отметить, он довольно-таки преуспел в компании зловещей, так как сумел поступками своими пробудить в сердцах людей ранее неизведанную зависть к их императору и неутолимое желание власти, ибо и до этого многие мечтали управлять окружающими, однако же высокое звание всегда являлось равносильным высокой ответственности. Но Нерон уже в первые годы своего правления развеял эти заблуждения, доказав обратное, человечеству внушив и то, что тот, кого обожествили различные чины или же просто деньги, под предлогом правых дел воистину имеет право богом слыть и безнаказанно вершить все то, на что только способно его воображение, ибо даже деяния безумного Калигулы казались ничтожными по сравнению с тем, что позволял себе Нерон.

Однако людям было абсолютно все равно, кого, как и в какие дни казнил император (разумеется до тех пор, пока это не касалось их самих), скольких любовниц или же любовников тащил он себе в покои, да сколько богатств тратил он на те или иные забавы, ведь, как бы то ни было странным, но при всем этом самодурстве императора римскому народу еще никогда не жилось так хорошо, как это было при Нероне.

Но Агриппина-то понимала, что создавая это, как казалось глупцам, идеальное и процветающее государство, Луций на самом деле просто истреблял в людях самих людей, полностью уничтожая в их подсознании какую-либо человечность, сводя все к телесным удовольствиям, зрелищу и хлебу, незаметно превращая свой народ в обыкновенное стадо овец, молча идущих за своим пастухом. И окончательно осознав, какое же именно она породила на свет чудовище, поскольку человек, разлагающий моральные ценности, призывающий людей не думать вовсе, тем самым убивая способность народа к какому-либо здравомыслию, является воплощением самого страшного зла, которое только можно вообразить, Агриппина, более не желая лицезреть то, как ее сын порабощает человечество, ибо любая империя есть не что иное, как золотая клетка, возведенная на могиле свободомыслия, покончила с собой.

Она трижды ударила себя в живот кинжалом, трижды пробив свое чрево, так как именно там зародился Нерон.

А злодеяния Луция между тем продолжались.

И продолжались они еще довольно долго.

В числе многочисленных поступков он, что особенно запомнилось римскому народу, прилюдно казнил свою жену, вскрыв ей вены и отрубив голову, как того и требовал закон. Будучи лишенной телесной любви со стороны мужа, Октавия стала искать себе мужчин на стороне для утоления своих телесных потребностей. Но вскоре она забеременела от одного из любовников, который, как оказалось, был родом из обыкновенных слуг. А это означало только то, что Октавия опозорила свою императорскую семью, за что и была казнена.

Однако же Нерон недолго был холостяком, так как уже через несколько дней он нашел себе новую жену, которую, что для многих казалось практически невозможным, Луций воистину полюбил. Ее звали Поппея Сабина, и именно в ее объятиях сердце императора начало постепенно оттаивать от того холода, которое получил он в наследство от отца.

И когда всесильный повелитель зла, следивший за каждым шагом сына, узнал о том, что любовь и милосердие зародились в холодном сердце Нерона, он выплеснул весь свой гнев на землю. И в те самые мгновения мировоззрения Луция и его черного покровителя, чье слово он пророчил на земле, кардинально разошлись.

Глаза императора переполнялись ранее неизведанным ему чувством волнения, от которого все его тело впадало в непреодолимую дрожь в те самые часы, когда в них отражался великий и столь любимый ему город Рим, окутанный всепоглощающим огнем, который, в чем не было ни малейшего сомнения, поднимался в мир людей из самой преисподней. Огромная столица превращалась в прах со всей своей многовековой историей, бесследно уничтожая как и невозобновимое наследие человечества, так и самих людей, бесчисленные количества которых так просто стер огонь с лица земли. Но несмотря на все потери и ужас, что привнес один из самых масштабных и разрушительных пожаров в истории, Нерон не жалел ни о чем, понимая, что всему этому так или иначе суждено было случиться. И к моменту, когда пожар затих из-за того, что уже просто стало нечему гореть, император, взирая на многочисленность руин, которые еще долго продолжали тлеть, неожиданно для самого себя прозрел в своем понимании ко всему, что его окружало.

Он со слезами на глазах, гуляя по останкам города, глядя на пепел ценных манускриптов и на разрушенные в крошку идолы богов, что некогда украшали величественные храмы, во имя которых проливали и по сей день лить продолжают кровь, забирая жизни людей страшнее всякого пожара, разумел, что в этом мире нет и ничего не будет вечным, ибо даже такие города, как Рим, способны пасть за считанные дни. И уж если без войны и голода разрушилась такая великая столица, то и империя в миг способна развалиться, какой бы нерушимой она ни казалась.

Понимая это да подкрепляя свои мысли размышлениями о том, что чем могущественнее государство, тем скорее придет его закат, так как любая империя подобна гордому коню, который чем быстрее скачет, тем быстрее ноги свои подвернет, Луций стал осознавать, что и его государству рано или поздно наступит неминуемый конец. И что все то, за что сейчас воюют и чему поэмы посвящают, которые так любил Нерон, когда-нибудь тоже завершат свое существование, потеряв всякую ценность. Вероятнее всего и тот расклад, что никто даже и не вспомнит, что эта ценность вообще была, и что у тех людей, веривших в нее, имелись какие-либо чувства, идеалы и идеи, ибо прахом обратится все; и даже вечное светило когда-нибудь подаст последний луч, который более никого не согреет.

– Ничто не вечно! – промолвил Нерон, вспоминая о том, что он так и не оставил наследника после себя, являясь последним представителем великой династии Юлиев-Клавдиев. – Ничто не вечно! – он постоянно повторял. – Ни материальное, ни мнимое, ни божественное, ни духовное... У всего, как и у пьесы, свой имеется конец.

И с этими мыслями родилась новая философия Луция, которая основывалась на том, что если ничто не долговечно и мимолетно все, подобно снам, что, пока снятся, смыслом наполняют сознания людей, а в минуты пробуждения без следа стирают все, что в грезах было важным, то пускай уж тогда этот кошмар, который люди жизнью называют, превратится в сладкий сон, в котором не будет более ни прошлого, ни будущего, а будет только настоящие, ибо нынешний момент – неуловимый – был всегда и будет тем единственным, чем воистину владеет человек, когда как все остальное – не более чем пустые предрассудки, которые сегодня что-то значат, а уже завтра будут нести совсем иные смыслы.

Окончательно осознав это, Луций добровольно вступил на опасную тропу, ведущую против тех идеалов, что совсем недавно проповедовал сам, пойдя наперекор тому, кто отцом ему являлся. Князь тьмы был всегда и вечно пребудет повелителем над другими, чья цель, подобно всем завоевателям, расширять свои владения, когда как сын его земной, с которым он намеревался властвовать миром людей, отречься пожелал от этого предназначения, считая, что поскольку ничего не длится вечно и всему есть свой конец, то и вовсе смысла нет тратить свое ограниченное время на те вещи, которые рано или поздно исчезнут без следа, чем-таки и занимается человечество, теша себя самовнушением, что якобы все то, что они делают сегодня, останется на века.

Нерон же предложил совсем иные идеалы, считая, что цивилизация людей с самого начала последовала по ложному пути, сотворив себе богов-кумиров, политиков, вождей да денежные единицы, не говоря уж о таких мнимых явлениях, как народности, разделяющие единое человечество на раздробленные стаи и создавая по всему миру отдельные государства и языковые барьеры, которые всегда были и будут важнейшими причинами для войн. И уставший следовать сценарию, что еще до его рождения уготовил ему отец, Луций пожелал создать такую среду обитания для людей, в которой бы больше не было ни повелителей, ни подчиненных, ни законов, ни денег, ни чего-либо еще, что делает государство государством, желая возвести страну, где бы было абсолютное отсутствие власти, так как любая власть есть не что иное, как принудительная эксплуатация людей.

Император верил, что человек уже достаточно зрелое и мудрое существо для того, чтобы быть способным организовать благополучное общество без какого-либо государственного надзора и принуждения. Но для этого так или иначе людям нужна была некая общая идея, позволяющая отречься от прежних предрассудков касательно власти и принять новые мировоззрения. И этой самой идеей Луций провозгласил красоту, считая ее одной из самых необъяснимых и мимолетных вещей на всем белом свете, искренне веря, что именно она способна объединить в согласии и во взаимном понимании весь его народ, а, возможно, даже и все человечество.

И чтобы это осуществить, необходимо было начать с разрушения старых жизненных устоев. Нерон сделал попытку отречься от своих государственных титулов, прекрасно понимая, что, даже будучи обожествленным императором, для времени и смерти он равносилен низшему рабу, а значит и вовсе нет смысла быть тем, кто, как предполагают люди, чем-то там способен управлять. К тому же уничтожение классового неравенства было одной из его важнейших задач, ибо до тех самых пор, пока люди будут делиться на различные категории и классы, над миром и впредь будет властвовать зло. Однако сенат не позволил Луцию отстраниться от своей должности, так как это обернулось бы мгновенным распадом всей империи, которую их отцы возводили вот уже который век.

И тогда понимая, что невозможно так быстро осуществить задуманное, ибо его народ как минимум был еще просто не готов к подобным идеям, Нерон все же стал откланиваться от своих обязательств перед сенатом и, по-прежнему оставаясь императором, принялся подготавливать людей для того, чтобы они осознали и приняли новые идеалы, в которых превыше всего стояли не титулы, не деньги, не слово и даже не честь, а красота и единогласие.

Одной из главных преобразовательных программ Луция было возведением театров, на которых через различные пьесы артисты пытались распространять мировоззрения императора. Организовывались даже целые торжества и фестивали, куда приезжали люди со всего мира, чтобы, как они говорили, ознакомиться с идеологическим творчеством Нерона, открыто подсмеиваясь над Луцием, не воспринимая его идеи всерьез, поскольку не могли поверить, что тот, кто всегда жил в богатстве и в роскоши и кто совсем недавно сам вел активную пропаганду самовластия и господства над другими, в один момент пожелал от всего этого отречься, призывая людей к созданию некоего мироустройства без власти.

Но Луций, даже несмотря на то, что его давно стали считать сумасшедшим и что он сам осознавал, что истину, независимо оттого, простая ли она или же сложная – невозможно передать словом, по-прежнему не сдавался и продолжал стремиться к задуманному.

По его же приказу были уничтожены римские храмы. Нерон желал создать государство без почитания богов, так как боги всегда были как главным источником ложных надежд, так и прикрытием различных злодеяний, ибо любые служители храмов всегда и везде преследовали только одну цель – обогатиться на человеческой трагедии, потому что не несчастные люди в храмы в вовсе не знают пути. И на месте этих сооружений, где люди молились, сами не зная чему, просто так оставляя там свои богатства в надежде, что им когда-нибудь за это воздастся, Нерон велел возводить различные, не несущие никакого идеологического смысла, произведения искусства, чтобы глаза римлян привыкали к красоте, которую человек способен созидать, и чтобы люди стремились к ней, давая им мотивацию на преобразования действительности вокруг самих себя.

Единственное же, о чем жалел Нерон, было то, что рядом с ним в те минуты не было ни его матери, ни Октавии, которые довольно часто посещали императора в ночных кошмарах, нарушая его сон. Он почему-то был уверен, что они бы поняли и поддержали ту цель, которой Луций намеревался посветить остаток своей жизни, даже невзирая на опасения, что до конца своих дней он может так и остаться непонятым людьми.

А вскоре не желающий признавать эти идеалы всевышний повелитель теней, разгневанный из-за того, что его земной потомок, пошел против отца, провозглашая мысли, связанные с неким всеобщим пониманием и красотой, лишил Нерона его возлюбленной, так как это именно она пробудила в императоре ту самую палитру чувств, которые истинному владыке не должны туманить разум. И во время тяжелых родов Поппея, родив мертвого младенца, в невыносимо тяжких муках скончалась и сама.

Луций же, понимая, что его отец-покровитель готов делать все возможное, чтобы морально сломить его, лишь бы план императора так и не удалось осуществить, приказал всем своим подчиненным, которые в полной мере даже и не понимали сути мировоззрений их императора, ускорить этот процесс государственных преобразований. Но, как в подобной ситуации и следовало ожидать, это вызвало огромный скандал и ненависть к Нерону как со стороны чиновников, так и со стороны простого народа, ибо те, которые привыкли властвовать над окружающими, попросту не желали отказываться от своих звонких титулов и привилегий, а те, которые все это время жили в подчинении и за кого все всегда постоянно решали, и вовсе не хотели думать собственной головой, ибо как ни странно, но быть рабами для них было куда удобнее, нежели быть тем, кто сам управляет своей судьбой и кто полностью осознает всю ответственность этой так называемой безграничной свободы перед окружающими и перед самим собой.

И уже очень скоро народ, не желающий осознавать всю глубину преобразований Луция, при помощи разгневанного сената провозгласил императора врагом Римской империи, ведь все действия Нерона были направлены на разрушения государственного строя его страны. И вместе с восставшими солдатами, пришедшими из Испании и Галлии, в столице было организованно народное ополчение, цель которого была не дать Луцию скрыться, отыскать его, где бы он ни был, и, разумеется, казнить каким-нибудь беспощадным способом, так как проливать кровь своих повелителей и уж тем более тех, кто жаждет своему народу только благо, во все времена было довольно модным делом.

– Да, – проговорил Нерон, сидя в карете, покидая вновь построенный им после пожара город, вспоминая о том, что был он послан на землю ради одной цели, когда как в конце концов посвятил себя кардинально иному предназначению, – соловей не орел, – продолжил император, – и пути у них разные!

Рядом с ним в карете сидел Эпафродит, который являлся личным секретарем Нерона и который получил это имя не случайно, поскольку Эпафродит значило то, что этого человека возлюбила сама Афродита, а следовательно он был одним из немногих, кто действительно понимал, что такое красота, проникая в ее самую глубинную суть. Потому-то и назначил Луций своим секретарем именно его, ведь Эпафродит был, наверное, единственным человеком во всей империи, кто воистину понимал и разделял мировоззрения Нерона.

Они, сидя в карете, неторопливо движущейся без определенного направления, молча смотрели друг на друга, читая по глазам всю трагедию человеческого рода, осознавая, что на самом-то деле римский народ был озлоблен вовсе не реформами Луция, а тем, что Луций вообще существовал и был их императором, так как каждый император, подобно богам, представляется людям именно в том свете, в котором они их сами себе вообразили. Когда как на самом-то деле любой правитель есть не что иное, как прямое отражение самого народа. И независимо оттого, какой именно политик стоит на вершине государства, люди никогда не будут им довольны, ибо ни за что не признают тот неприятный факт, что даже если и есть какие-то проблемы, то эти проблемы в первую очередь исходят от них самих.

А когда появляется тот или иной мудрец или же пророк, способный заставить человечество прозреть и подумать, – людям куда спокойнее провозгласить его сумасшедшими или же мгновенно казнить, только бы не слушать то, что укажет человеку на его недостатки, так как истина и является тем самым зверем, с которым более всего на свете человечество боится встать лицом к лицу.

Неожиданно карета императора остановилась посреди пустой дороги, и Нерон, не желающий более смотреть на окружающий мир глазами людей, покинул повозку и направился в сторону невысокой горы, у подножья которой карета и встала. Эпафродит, как и подобает личному секретарю, тут же последовал за своим императором. И когда они поднялись на возвышенность, с которой открывался великолепный и очень живописный вид на бескрайние просторы земли, так как в радиусе нескольких километров не было ничего, кроме таких же невысоких гор и бескрайних полей, Луций, любуясь спокойствием алого заката, медленно опустился на колени, мысленно проклиная того, кого даже никогда не видел, но чья кровь текла по его венам.

В те минуты, понимая, что дни его давно сочтены, ведь если он не умрет здесь и сейчас, то его так или иначе найдут и казнят, ибо вся империя объявила охоту на императора, Нерон перед смертью пожелал получить ответ на один единственный вопрос: почему его предвечный отец-покровитель, решающий судьбы людей и возненавидевший своего сына из-за каких-то там идеологических разногласий, не дал ему больше времени? Так как если бы он осуществил затеянное до конца, то даже сам князь тьмы бы смог понять, что же именно имел в виду Нерон, говоря о красоте, и сам бы во многом пересмотрел свои идеалы, внося в них определенные поправки.

Но бездна молчала, впрочем, как и небеса.

И тогда, последний раз взирая на то, как солнечный шар скрывается за горизонтом, император, понимая, что ждать неизбежности нет никакого смысла, продолжая пребывать на коленях, подобно рабу, тихо, но довольно твердо произнес:

– Убей меня!

И Эпафродит ему тут же починился. Он достал из-под одежды длинный острый кинжал с деревянной рукояткой и без каких-либо колебаний ударил Луция острием в шею. Император хотел что-то сказать, но смерть наступила мгновенно, и уже через секунду его бездыханное тело покрыло зеленую траву.

Тогда же Эпафродит сделал попытку убить и себя, ударив тем же клинком себе в глаз, дабы повредить самый важный орган человека, вонзив острие в мозг, надеясь на безболезненный и быстрый конец. Однако вышло все совсем не так, как он запланировал, ибо единственное, чего он добился, оказалось тем, что, изуродовав половину лица, только причинил себе жутчайшую боль. А делая повторную попытку, произошло нечто, что казалось невозможным, поскольку все это время на горе, кроме Луция и Эпафродита, не было ни души, но все же в самый последний момент чья-то твердая рука резко выхватила оружие из рук секретаря, когда тот намеревался пронзить себе сердце.

Эпафродит в испуге обернулся и увидел позади себя возникший прямо из воздуха образ, напоминающий высокого мужчину, одетого в старую коричневую робу с одетым на голове капюшоном, под которым не было лица. Загадочная фигура приблизилась к Эпафродиту и уже намеревалась сказать ему что-то непомерно важное, что-то такое, что навсегда изменит всю его жизнь, как вдруг...

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА