Глава XXVI: Пока смерть не разлучит нас

Закончив читать поэму и отложив книгу в сторону, маэстро иронично улыбнулся самому себе, ибо пару дней назад смел хвалиться тем, что хорошо знает Будапешт, перед никем иным, как самим основателем данного города, так как Бледа – вождь-завоеватель, о ком написана поэма, и был тем самым Владом, с кем распивал пиво и с кем гулял он на балу.

Поднявшись с дивана, композитор приблизился к рабочему столу и, пока вдохновение еще не покинуло его, вновь схватился за листы с нотами и сделал попытку продолжить работу над симфонией, однако, ткнув кончиком пера в чернильницу, музыкант высунул перо сухим. А это означало лишь то, что у него кончились чернила и продолжать работу над музыкальным сочинением было, попросту говоря, нечем.

Но маэстро был слишком упрям, чтобы сдаваться. Он, надеясь найти какое-нибудь иное пишущее средство, стал торопливо заглядывать в многочисленные выдвижные ящики своего стола, в которых, кроме очередных сплетенных тетрадей с написанными им когда-то произведениями, больше ничего не было. Тогда он пошел на кухню, вспомнив, что когда-то видел там карандаш, однако и в этот раз его надежды не оправдались, поскольку тот карандаш, о котором подумал маэстро, был настолько крошечным и тупым, что точить его было бесполезно и единственная польза, которую он вообще мог приносить, – это придерживать форточку на кухне приоткрытой, ибо черный кот композитора любил погулять... и особенно по крышам.

И тогда, понимая, что в квартире нет ни единого пишущего средства, которым он бы мог продолжить работу, мужчина вернулся в гостиную, схватил лезвие, оставленное Роксаной, и глубоко надрезал себе руку, пустив кровь, в которой он тут же обмакнул кончик пера, и уверенно продолжил записывать на пожелтевших листах ноты, звуки которых рождались у него в голове. Черные полосы сменились красными, но композитора это ни капли не волновало. Он хотел завершить свою симфонию как можно быстрее, пока вдохновение все еще было в его душе и пока его муза гуляла где-то рядом.

Симфония лилась так же плавно, как и кровь из его вены, делая маэстро наисчастливейшим человеком.

– Что ты делаешь с собою? – неожиданно раздался голос Роксаны.

Мужчина обернулся и увидел свою возлюбленную, непонятно каким образом возникшую на диване и сидящую на нем так, будто она и вовсе никуда не уходила.

– Неужели искусство стоит того, чтобы страдать? – спросила она риторически, так как после того, что сегодня ей играл маэстро, она и сама знала ответ на поставленный вопрос.

Не обратив внимание на эти слова, композитор молча продолжил работу над произведением, и на протяжении всего этого времени Роксана со стороны любовалась безумием маэстро, которое можно было смело назвать гениальностью, ведь разница между этими двумя понятиями заключается в наличии творческого результата. И случайно повернув голову, дама увидела книжицу, которую недавно сама же сюда и принесла и которую мужчина уже успел прочитать.

– Ах, вижу, милый мой маэстро, ты ознакомился с этим кратким и довольно приукрашенным описанием жизни нашего общего знакомого. Как наверняка уж догадался ты – Влад, которого понять хотел, и есть великий воин Бледа, брат Аттилы гуннский вождь. – Она игриво взяла книгу в руки. – Много у него имен: Буда, Бледа, Бледель, Влед, Владислав и Влад конечно же... и множество других имен, как и у всех, кому не одна сотня лет. Уж свои-то имена перечислять тебе не буду, – с улыбкой добавила Роксана, – так как на это и вечности не хватит.

И не успела она договорить, как мужчина неожиданно отбросил от себя окровавленное перо на стол рядом с исписанными листами и с огромным облегчением сделал глубокий долгий вздох, от которого даже немного закружилась голова.

Маэстро завершил работу над своим произведением, и бесчисленный поток красочных звуков, что непрерывно кружил в его голове все эти годы, сводя его с ума, наконец-то затих. Он не мог поверить, что этот момент когда-нибудь наступит, однако же он наступил, и глядя на высоченную стопку листов, которым выпала честь хранить бесценный труд маэстро, музыкант боялся к ней прикоснуться, ибо ждал этого часа долгих тринадцать лет и опасался спугнуть эту необъяснимую легкость и тишину, наступившую мгновение назад в его воображении, понимая, что мечта, так неожиданно ставшая явью, может также неожиданно и уйти от него.

– Сыграем? – в самый неподходящий момент, нарушив тишину, раздался голос дамы за его спиной, заставив маэстро даже слегка вздрогнуть от неожиданности и в миг позабыть о написанной им симфонии.

Обернувшись, он увидел на небольшом чайном столике, который находился между диваном, где сидела Роксана, и рабочим столом маэстро благовидную шахматную доску с расставленными на ней фигурками довольно грозных форм, напоминающих резные каменные скульптуры. Белые фигуры изображались в форме полуобнаженных ангелов с печальными лицами, когда как черные фигуры были изображены таинственными гаргульями, пребывающими в глубоком размышлении. Гаргульи были вооружены длинными, искривленными, серебристыми саблями, а ангелы же, что шли им навстречу, держали в руках золотые мечи. И судя по тому, как эти величественные существа смотрели друг на друга, казалось, что они вот-вот оживут и сами ринутся в бой, начав беспощадную схватку прямо на клетчатом поле. В целом доска и фигуры на ней выглядели вполне обычно для дорогих и декоративных шахмат, но некоторые особенности все же бросились композитору в глаза: фигура белого короля, как бы то ни казалось странным, представлялась в виде женщины, когда как ферзь того же цвета был изображен белокрылым мужчиной, а черная королева, несмотря на то, что ее окружали гаргульи с рваными крыльями летучих мышей, была ангелом и практически ничем не отличалась от белых пешек, разве что своим цветом.

– Шахматы? – удивился маэстро, глядя на доску, вспомнив, что у него тоже были где-то шахматы дома, которые также являлись декоративным и резными, однако бесспорно уступающими по своей красоте тем, которые принесла дама.

– Да, – ответила она, подняв с поля двух королей. – Любимая игра Дияко. Не зря же она под запретом церквей. – Роксана игриво усмехнулась и после недолгой паузы добавила: – Признаться, это и моя любимая игра тоже.

Музыкант, понимая, что этой женщине просто невозможно в чем-либо отказывать, ибо ее зеленый взор все равно так или иначе всегда возьмет свое, глядя на нее не без вожделения, пододвинул винтовой табурет, на котором сидел, поближе к столику с шахматами и согласился принять предложенную партию, к тому же он тоже любил эту игру, называя шахматы наивеличайшим достижением цивилизации людей.

– Буду белыми! – сказал он, намекая на тот факт, что, во-первых, был одет в светло-серую рубашку, когда как Роксана была во всем черном, а следовательно пусть черными и играет, а во-вторых, дав ей понять, что скорее всего не сможет обыграть ту, у которой многовековой опыт и которая видит его мысли насквозь, потребовав себе хотя бы право на первый ход.

Зеленоглазая с одобрительной улыбкой протянула ему белого короля и скороговоркой прошептала:

– За Богиню играешь. Чудесно! Тогда я сыграю за него.

– Богиня? – переспросил маэстро, аккуратно поставив короля на черную клетку.

– Ты удивлен тем, что триединый Бог – она? – усмехнулась дама, дождавшись, когда мужчина начнет партию, сделав классический ход пешкой. – Как бы мирские религии ваши ни пытались пририсовать ей мужской орган, из-за вашей любви к силе, власти и патриархату, Богиня продолжает оставаться женщиной – и смею заметить – довольно хрупкой и ранимой, ибо только женское начало жизнь способно созидать, да и не только жизнь, а целые миры, в которых мы с тобой и существуем. Дияко же – разрушитель, образ мужества, ее заклятый враг и противоположность – является только затем, чтобы конкуренцию составить и сделать Богине контр-ход.

С этими словами дама выдвинула в бой коня. Композитор же передвинул еще одну пешку на две клетки вперед; женщина, посмотрев ему в глаза, не раздумывая тут же сделала ход в ответ, и незаметно для обоих игра приобрела умеренный темп и перешла в стадию миттельшпиль.

– Дияко... – она продолжила свои монолог. – Он был когда-то ангелом Богини, и в этом уж легенды-то не лгут. Но как каждая свеча, что способна свет дарить, она когда-то гаснет, и наступает темнота. Дияко оказался первым, кто потушил в себе огонь, ибо чем сильнее костер, тем он быстрее прогорает. И когда в бездне основался, – Роксана сделала рокировку черным королем, – создав империю свою да тьму отвоевав, став Богине конкурентом, та предъявила требование вернуть все то, что ранее ей принадлежало. Но, разумеется, не уступил Дияко, и дабы решить конфликт хитрым путем, избежав войны, что их обоих уничтожит, он предложил ей поиграть. И та дуреха, впрочем, так же, как и ты, от партийки-то не отказалась. – Дама усмехнулась. – И вот уже который век не могут они наиграться в игру, в которой, милый мой маэстро, – она аккуратно кончиками своих длинных пальцев приподняла пешку, – это ты.

И на протяжении всей партии Роксана, в зависимости оттого, какие именно ходили фигуры, рассказывала мужчине о различных служителях как князя тьмы, так и создательницы света, поведав об Омбрэ, атакуя офицером; замолвив слово о неком Серафиме, когда музыкант ходил ферзем; да вновь напомнив ему о Владе, когда хитро перемещала по полю коня.

– А вы тогда кто? – осторожно спросил маэстро, понимая, что его возлюбленная не может быть ферзем на этом поле, так как, судя по изображенным фигурам, место черной королевы явно занимал ангел Вирджиния, которую он имел честь видеть на балу.

– А я, – Роксана провела рукой над полем, игриво шевеля пальцами, не зная за кого ей ухватиться, – всего лишь рука, что двигает фигуры.

С хитрой улыбкой она ловко взяла конем белую башню, поставив короля маэстро в безвыходное положение.

– Беспомощен владыка! – сказала она на персидском.

И мужчина, как бы ему того не хотелось, все же был вынужден толкнуть короля, чтобы тот свалился ребром, признавая свое поражение. И в эту же секунду, глядя на то, как падает важнейшая фигура, он невольно вспомнил о римском императоре, историю гибели которого ему недавно поведал черный господин.

– Мадемуазель, – тихо начал маэстро, – можно ли спросить: почему Дияко был так обеспокоен в момент, когда завел я о Нероне речь?

Смертоносная c огромным удивлением окинула мужчину взглядом, ведь даже и предположить не могла, что он вообще об этом спросит, ибо, как ей казалось, ответ на этот вопрос был более чем очевиден. Но поскольку вопрос был уже задан и маэстро действительно не знал на него ответа, Роксана приподнялась с дивана и, торопливо перешагнув через кота, лежащего на полу, направилась в соседнюю комнату, которая была до потолка завалена книгами. Там она осмотрелась в поисках одной, определенной книги, которой среди этого завала просто не могло не быть, и в ту же минуту, найдя то, чего искала, вытащила книгу из-под высоченной пирамиды разноцветных книг (из-за чего эта пирамида тут же с грохотом развалилась по комнате), вернулась в гостиную, рукой смела с шахматной доски фигуры и ловко бросила поверх доски широченную книжонку в черном переплете, которую маэстро читал так давно, что практически забыл ее содержание, помнил только то, что, когда он с ней ознакомлялся, книга показалась ему неким учебником жестокости.

– Глава тринадцать, – сказала Роксана, открыв перед мужчиной книгу. – Тебе известно, что автор «Откровения», описывающий явление Зверя народу, жил в эпоху императора Нерона, и как каждый писатель, какое бы пророческое или же футуристическое творение он бы там ни пытался сочинить, в первую очередь он отражает проблемы своего времени, а уж только потом тех времен, на что фантазия позволит. – Дама пальцем указала маэстро на восемнадцатый стих, после чего довольно небрежно закрыла книгу, считая ее редкостной глупостью. – И хотя многочисленные переводы и редакции данного писания исказили всю художественную ценность автора, изменив даже символику чисел, переписав изначальное «шестьсот шестнадцать» на «шестьсот шестьдесят шесть» и только ради того, чтобы запоминалось легче, суть изначальная сохранилась.

Маэстро уже начал догадываться о чем идет речь, но пока еще не находил логической связи между Дияко и Нероном. И тогда, понимая, что композитор ждет более подробного разъяснения, Роксана, медленно прогуливаясь по комнате, освещаемой тусклым светом свечи, продолжила свою речь:

– Число Зверя, предъявленное в книге, – шифр, созданный только из цензурных соображений. – Она ехидно улыбнулась. – Да, цензура порождает гениев, ибо шедевром произведение становится лишь тогда, когда оно границы раздвигает, а в мире без границ о гениальности и речи быть не может. – Дама приблизилась к нотам, которые сегодня маэстро написал, и, взяв в руки листы, медленно начала разглядывать символы, венчающие нотный стан. – И шифр этот скрывает не более чем просто имя Луция Нерона. Так как если по-латыни написать «Nero Caesar», «Nro Qsr» и перевести все на иврит, а как тебе известно, еврейский алфавит – это еще и гематрия, то мы получим набор чисел: «реш», «самех», «коф», «вав», еще раз «реш» и «нун», а точнее двести, шестьдесят, сто, шесть, двести, пятьдесят, которые в сумме и дают нам число Зверя, ибо у Дияко шестьсот шестнадцать лиц. – Она сделала короткую паузу. – Однако более поздний и, разумеется, искаженный вариант этого труда тоже не особо портит картину, ибо написание имени Нерона по-гречески меняет и произношение, а значит при переводе на иврит, мы получаем букву «нун» дважды, из-за чего в сумме выходит то второе число, что на пятьдесят единиц больше. А все остальные толкования этого числа не более чем воображение различных нумерологов. – Роксана, положив листы обратно на стол, с ухмылкой добавила: – Да, и если ты хочешь спросить, причем здесь вообще еврейская письменность, то знай – все христианские труды сочиняли иудеи, коим-то протагонист-спаситель данной книги и являлся. – Она указала пальцем на эту широченную книгу в черном переплете, лежащую на шахматной доске перед уставшим за целый день маэстро.

– Но... – Он призадумался. – Какое отношение имеет Нерон к Дияко?

– Как это какое? – удивилась Роксана, обняв мужчину со спины и прошептав ему на ухо: – Нерон сын его – родной, законный! – Она усмехнулась. – Так же, как на землю Богиня послала того, кого с креста снимала я, Демон человечеству Нерона ниспослал. Об этом и пишет «Откровение». Вот только из-за цензуры строгой не мог об этом автор прямо заявить. И о цензуре говоря, это была не римская цензура, ибо Нерон, любящий поэмы, ее и вовсе отменил, а запреты тех людей, кто продолжали хранить учения распятого миссии, и осмелюсь я заметить, что в их кругах эти запреты существуют до сих пор. – И оттого, как Роксана шептала эти слова, в глазах мужчины незаметно все начинало темнеть, как будто им медленно овладевал туманный гипнотический сон. – Однако самая принципиальная разница между пророками была, разумеется, в том, что они своим глаголом проповедовали. Посланный Богиней, как бы парадоксально сегодня это ни звучало, говоря на современном языке, был обычным коммунистом. В этом уж Блок не ошибся. Ибо миссия призывать пытался уничтожить империализм, чтоб правила людьми общая идея, которую любовью называл, однако на деле все, к чему призвал – было разрушать древние храмы да иудеев разгонять, за что-таки и был наказан. А посланник Сатаны явился просто анархистом, желавшим от власти отказаться, призывающим народ и вовсе не быть подчиненным и не отвечать ни перед кем, а только мирно созидать все то, на что воображения хватит, от предрассудков отрекаясь.

– И значит все, что Дияко мне поведал, было правдой... – с усталостью вздохнув, сказал маэстро.

– Не совсем. – Роксана улыбнулась.

– Тогда выходит, что солгал он. К тому же многое из того, что донеслось из его уст, полностью противоречит историческим канонам.

– Лгут не затем, чтоб создать ложь, а затем, чтобы скрыть правду. Дияко же не лжет, однако он лукавит. И все, что поведал тебе Черт, было не истиной и не ложью, а просто точкой зрения, которая у каждого, милый мой, своя.

Дама, продолжая обнимать мужчину со спины, медленно прикрыла ему ладонями глаза. И маэстро, уже полностью осознавая то, что в этом мире ничто не истина, иронично улыбнулся и, продолжая ощущать прикосновения возлюбленной, которые тоже могли запросто оказаться иллюзорными, тихо, почти беззвучно прошептал:

– Мадемуазель, мне более все равно, где истина и где здесь ложь. Единственное, что по правде имеет для меня значение, так это то, что вдохновили вы меня и что нынче ощущаю я ваше нежное дыхание. И лишь о том желаю я, чтобы мгновения эти никогда не прекращались, и чтобы вместе были мы, пока нас смерть не разлучит.

– Увы, милый мой маэстро, но я уже стою перед тобою...

Она, продолжая игриво закрывать ему глаза, поцеловала музыканта, и тот в беспамятстве погрузился в крепкий сон.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА