Глава VIII: Блаженство в неведении

«Мы больше всего страдаем от веры нашей, ибо так страстно поддерживаем теорию так называемого греха и боимся все те несметные наказания, неизбежно грядущие после него. Но при этом за все наши злодеяния предвечная Богиня платит нам ответным злом. И понять не в силах я, зачем же тогда создательница призывает нас к добродетели, сотворив понятия прегрешений? Может, все сущие – просто испытание? Да, обыкновенное испытание, за которым последует великое нечто. Но кто же дал всесильной право так жестоко глумиться над нами? Неужели это всего лишь та крошечная плата за то, что нам дарована жизнь? И в таком случае есть ли у нас выбор вообще? Ибо выбирать из двух зол меньшее – выбором назвать нельзя, – так рассуждала Вирджиния, сидя в полумраке у дамского столика, глядя на свое отражение в овальном зеркале, держа подсвечник с зажженной свечой в руках. – На великом суде небесном карают нас за наши поступки, а как известно – все поступки начинаются с решений, и если быть точнее, то все берет свое начало с выбора, независимо оттого, кто его сделал. А в таком случае я готова принять вовсе несуществование, чем эту жизнь вдали от красок. И раз уж бьется мое сердце, и право имею на выбор последний, то гедонизм принимаю, к которому совсем недавно так яростно питала отвращение и ненависть неземную. Вот только что же станет со мной после? И почему во мне вновь возрождается это непреодолимое соперничество между самыми страстными желаниями и самыми отвратными страхами? Даже уже за мысли эти на последнем суде Богиня карать начнет жестоко, когда как Дьявол же будет пытаться найти оправдание всем моим грехам. И коль уж принято решение мое, да пришла я к Черту, то надо идти до конца, иначе, силу света утратив, не обрету могущество теней, что нынче так желанно мне. Надежда – страшнейшая ложь, созданная предвечной силой света, с целью ослеплять сознания живущих, так как в мире этом нельзя надеяться на что-либо и уж тем более на собственное благополучие. Надо самому творить его! А что же любовь, которую так пылко проповедует Богиня и которую недавно проповедовала я? Духовная, пожалуй, не способна существовать, ибо душа все же нематериальна, она не более чем просто ветер, дым, эфир, хранящий наше подсознание, что в конце концов и является сутью нашей. Но вот плотская любовь, которая считается скверной и при этом единственным способом сотворить жизнь – с ее разнообразием, восхищением, безумством – пожалуй, и является поистине хвалой мироздания!»

Вирджиния, продолжая смотреть на свое отражение, аккуратно положила подсвечник на небольшой столик перед собой, и, пустив хрустальную слезу, что незаметно заблестела на ее щеке, пальцами затушила тоненький огонь свечи, и, когда комнату наконец окутала тьма, крылатая самой себе тихо прошептала:

– Все пойдет так, как по лезвию ножа – гладко и безвозвратно.

Через мгновение девушка приподнялась с табурета, на котором сидела все это время, и незамедлительно покинула комнату, оказавшись в широком темном коридоре. В замке тем временем было непомерно мрачно – в прочем как всегда и везде, где ощущалось присутствие господина Дияко. Но надо отметить, что в этот час было как-то тревожно по-особому, ибо даже в воздухе пахло неким таинственным и жутким предчувствием да предзнаменованием чего-то донельзя тревожного и ужасного.

Ужасного, но великого!

В те минуты было практически невозможно точно определить, какое было время суток за пределами дворца, так как в данном измерении, где нынче находилась Вирджиния, даже днем царила непроглядная тьма. Но крылатая точно знала, что близился вечер и что наконец настал тот самый час для ее решительных действий, возможно, даже наиважнейших действий, которые когда-либо ей выпадал шанс совершить.

И не теряя больше ни секунды, она торопливо прошлась по центральным коридорам, пытаясь вспомнить маршрут, по которому вел ее Омбрэ, и уже вскоре очутилась в том округленном, темном зале, прямо под куполом, где и располагалось странное на вид, но при этом очень благообразное кресло Дияко. Однако же, к несчастью для Вирджинии, того, кого она в ту минуту так хотела найти, в зале не оказалось.

Оглянувшись по сторонам и убедившись, что в помещении кроме нее больше никого нет, крылатая медленно и осторожно приблизилась к черному трону и с леденящей дрожью, что пробежала между ее лопаток, уселась на него, отчего данное кресло тут же тихо заскрипело. И когда вновь наступила тишина, девушка сделала глубокий вздох и попыталась как-нибудь поудобнее расположиться на этом сиденье. Но в какой бы позе она ни пыталась сесть, донельзя неудобная спинка трона никак не позволяла ее белым размашистым крыльям по-нормальному сложиться за спиной. И тогда, наконец перестав шуршать перьями и оставив смятые крылья висеть в довольно нелепом положении, Вирджиния гордо приподняла голову, и с театральным высокомерием окинула все своим взглядом, и даже захотела демонстративно взмахнуть рукой, как подобает царице, но в это самое мгновение она с визгом и явным испугом в глазах спрыгнула с трона, так как неожиданно в ее поле зрения из ниоткуда явился Омбрэ, смотрящий на нее своими жуткими очами.

– Мне необходимо свидеться с Дияко! – в повелительном тоне заговорила девушка, отряхивая свое белое, полупрозрачное одеяние, надеясь подобным действием отвлечь Омбрэ от того факта, что она без разрешения сидела в кресле господина.

– Мадемуазель Вирджиния, – тихим голосом произнес вечный слуга тьмы, что появился перед крылатой так неожиданно, – мой всевидящий хозяин просит вас пройти в его покои. – Он плавно указал девушке путь и преклонил перед ней колено, сразу после чего камнем замер в этом положении.

Крылатая хотела поблагодарить его, но в последний момент отказалась от этой затеи, так как вовсе не видела ни нужды, ни смысла благодарить того, кто уже и так склонился перед ней. И тогда, продолжая смотреть на него сверху вниз, как царица на раба, она просто усмехнулась и молча покинула зал.

Через несколько минут юная дева медленно на цыпочках шагала в указанную ей сторону по длинным коридорам величественного дворца. И несмотря на то, что прикасалась она своими босыми, хрупкими ножками к холодному полу довольно мягко и нежно, в те мгновение по всему дворцу раздавался необъяснимый шум, напоминавший отдаленное эхо. А коридор, по которому она шла, с каждым сделанным ею шагом казался все длиннее и уже.

Становилось темнее.

Но крылатая не останавливалась.

Она, периодически оглядываясь по сторонам, всюду видела непомерное количество живописных картин и благолепных статуй. Глаза различных людей да устрашающих существ, которые были изображены на полотнах или же выбиты из холодных камней, так и продолжали неодобрительно взирать на Вирджинию и шептать предостережения. И казалось, что в те мгновения все вокруг вещало об опасности, но ангел продолжал идти вперед.

Внезапно ей стало тяжело дышать, теплые ноги мгновенно начали холодеть, крылья за спиной невольно вздрогнули. Но и в этот раз она не остановилась.

Вирджинию не волновало ничего на свете. Она вовсе позабыла о том, что по ту сторону этих широких стен находилось что-либо. В те минуты ее целью было только одно – дойти до конца этого, как ей тогда казалось, нескончаемого коридора, уходящего глубоко под землю, сплетаясь с древними катакомбами дворца. Ибо именно там завершался путь ее просветления.

И после долгой ходьбы сквозь тьму в неизвестность холодная черная мгла наконец-то развеялась, и перед голубыми глазами крылатой появилась огромнейшая аркообразная дверь с расписными узорами, похожая на врата в бездну. А слева в темноте и прямо в помещении росло крупное дерево инжира, корни которого уходили глубоко под землю, пробивая тяжелые, каменные плиты. Вирджиния осторожно приблизилась к этому древу, прикоснулась ладонью к серебристой коре, после чего незамедлительно приподняла руку, сорвала с ветки спелую смоковницу и надкусила ее, ощутив вкус, который ранее был ей незнаком.

А через незначительный промежуток времени она уже стояла перед этой дверью, робко коснулась теплыми пальцами большой серебряной ручки и ощутила, как весь этот жуткий и пронизывающий холод за считанные секунды пробежал по всему ее телу, вызывая жуткую дрожь. И медленно отворив тяжелую дверь, которая издала однотонный, долгий скрип, девушка очутилась в до ужаса темной комнате, где не было видно ничего, кроме черного бесконечного пространства, где по всему полу стояли горящие свечи (но даже их огни не делали комнату светлее), а в самом центре этого помещения располагалась громоздкая кровать, похожая на языческий жертвенник, украшенный костями невиданных существ. Всюду невыносимо пахло ладаном и воском, который теплым ковром покрывал большую часть пола. А около той самой кровати среди непроглядной тьмы виднелся чей-то высокий, грозный силуэт. Это был никто иной, как сам мсье Дияко.

Когда девушка вошла, он стоял к ней спиной, но потом тут же повернулся и взглянул на нее сквозь свою, как всегда, белую маску, которая никак не сочеталась с его черной робой.

– Пришла я к вам, дух зла великий, и больше медлить не желаю! – смелым голосом проговорила Вирджиния, хотя при этом продолжала держать глаза опущенными, дабы не смотреть на это существо.

Раздался хриплый смех, который долгим эхом закружил по лабиринтам дворца. Когда же повелитель прекратил смеяться и в помещении вновь воцарилась тишина, Дияко медленно взмахнул рукой, отчего тяжелая дверь за спиной девушки с оглушительным громом захлопнулась.

Вирджиния от неожиданности вздрогнула и оглянулась. А черный господин тем временем снял с головы широкий капюшон, скинул с плеч плащ, на пол бросил всю одежду и только в самую последнюю очередь обнажил свой лик из-под маски. И крылатая увидела, что под этим вечно черным одеянием и маской белой все это время скрывалось огромнейшее темно-коричневое чудище с зеленым оттенком с большими клыками, рогами и крыльями, похожими на крылья летучей мыши.

Истинный облик Дияко был насколько отвратным, что у Вирджинии невольно по всему телу пробежали мурашки, у нее закружилась голова, и она даже позволила себе брезгливо отвернуться. Ей захотелось уйти, убежать подальше от всего этого и даже от самой себя, но было поздно. Двери захлопнулись, и дороги назад не было.

Голубоглазая невольно вскрикнула во всю силу своего нежного голоса, когда Дияко на своих рваных крыльях приблизился к ней и грубыми чешуйчатыми руками схватил ее за плечи. Окинув юную красавицу жадным взглядом, он не мешкая сурово опрокинул ее на кровать поверх бархатного покрывала, сразу после чего, вопреки ее сопротивлению, ловко, одним движением руки сорвал с нее халат и грубо лег на нее сверху, прорвав необратимое. Мелкие капли крови тут же украсили алым цветом белую простыню. А Вирджиния же пустила слезу, ибо пробила первая минута ее женской судьбы.

Но вскоре она осознала, что боль – это и есть истинное начало любого наслаждения, так как чтобы ощутить какую-либо сладость блаженства, необходимо преодолеть эту боль или же трудность, какой бы тяжкой она ни казалась, ведь без одного познать другое просто невозможно. Наслаждаясь плодами, надо изначально их, как минимум, взрастить, а опьяняясь вином, надо быть готовым к похмелью. И для ангела эта короткая минута страданий показалась длиною в вечность. Она даже была готова смириться с той мыслью, что этой боли уже не будет конца и что это только начало ее истязаниям, ибо, вспоминая свои же учения, за свой добровольный поступок она обязана быть обреченной на боль. Но вскоре в глазах Вирджинии отвратный облик Дияко начал кардинально изменяться. Исчезли рваные крылья, таким же таинственным образом пропали и те огромные клыки, его шершавая грубая темно-коричневая кожа, которая была больше похожа на змеиную чешую, стала постепенно разглаживаться и белеть. И перед глазами крылатой Дияко уже был далеко не тем отвратным чудовищем, а довольно молодым мускулистым мужчиной с правильными чертами лица и черными густыми волосами, по которым белокрылая, продолжая смотреть на него, затаив дыхание, инстинктивно провела рукой.

Она мгновенно разумела, что Дияко вовсе не уродлив и никогда таковым не являлся, так как она видела его именно таким, каким сама же и хотела видеть. В этом-то, пожалуй, и заключается главная тайна величия всесильных – они представляются именно такими, какими их лицезреть хотят. И каждый получает именно того Дьявола, какого он сам себе нарисовал.

Теперь же, глядя на того, кто Вирджинии прежде врагом являлся, ей до безумия хотелось, чтобы эти сладостные мгновения впредь никогда не прекращались. Она ощущала, как в самых глубинах ее бездонной души появился неугасимый огонь, который, словно цунами, поглотил ее изнутри всю до основания. И под конец обжигающей вьюгой это пламя вырвалось из нее на свободу, заставив крылатую во весь голос невольно вскричать.

Когда же все прекратилось и буря эмоций затихла, Вирджиния, глубоко дыша и продолжая лежать на кровати, медленно приоткрыла глаза и увидела реальность в иных – ранее ей незнакомых – красках. Все цвета видимого мира стали казаться ей более яркими, предметы, что окружали ее, – мягкими, а себя же она ощутила как никогда легковесной и совсем бестрепетной. И в этот незначительно короткий миг она впервые прочувствовала истинный вкус безграничной свободы.

– Трудно мне поверить, что все это наяву? – прошептала Вирджиния, глядя куда-то в потолок. – Неужели я воистину смогла найти в себе силы и смелость, да преодолеть все свои жутчайшие страхи и отречься от всего того, что прежде считала безукоризненным. Я обменяла свою природу, веру, свет свой и предвечную Богиню и даже учения свои ради этого мгновения. А стоило ли оно того? Да! Извещаю об этом смело. И куда выше бы дала цену этому всему!

Дияко, услышав ее речь, мгновенно поднялся с кровати, одним легким движением вновь окутал себя черным одеянием, поверх накинул плащ и под конец прикрыл лицо маской, а через секунду издал привычный для себя пугающий хрип, что заставил дворец вновь затрепетать, и, повернувшись ликом к крылатой, неразборчиво проговорил:

– Глаза твои полны наивных надежд, и строишь ты уже планы для себя в царствие моем. Но откуда столько уверенности в тебе, дешевке, что сдержу я сказанные мной глаголы? – Дияко усмехнулся. – Повелителем теней являюсь, но не обещаниям своим. Не боишься ль ты воли моей скользкой? Не боишься ли ты, что прикажу я гнить тебе в моем аду, иль что еще хуже, отошлю тебя назад? Не боишься ль? Отвечай!

Вирджиния, продолжая лежать обнаженной на широкой кровати, с легким ужасом, который невольно отразили ее глаза, сглотнула слюну, стараясь все же не выявлять свой страх перед черным властелином. Потом медленно и робко прикрылась тонким бархатным одеялом и в ожидании чего-то страшного закрыла свои огромные глаза.

– Молчишь? – риторически спросил он и только после долгой, затянувшийся паузы продолжил: – И правда... В моих словах сомнений быть не может, ибо я, в отличие от людей и светлых богов, всегда держу слово стойкое мое. Настал рассвет, ночь долгая была. Иди к себе, святая! Сегодня полнолуние, сегодня будет бал. И в миг, когда он состоится, сей станет мир твоим.

– Нашим! – неожиданно добавила она. – Мир будет нашим, мой король.

Вирджиния коварно улыбнулась, и в этом ее выражение лица Дияко впредь уже не разглядел ничего святого. Он тихо усмехнулся, в миг накинул капюшон от плаща на голову и ветром покинул помещение. И этой же секундой свечи, которые горели по всей комнате, одновременно погасли. Тяжелая черная штора сама по себе откинулась и через узкое пещерное окно впустила в покои немного утреннего света, при котором данная комната, казавшаяся непроглядно черной и бесконечной, обрела свои границы.

Крылатая неторопливо и довольно устало приподнялась с кровати, продолжая укрывать свое нагое тело белой простыней, на которой были пятна ее крови. Аккуратно ступая босыми ногами по застывшему воску на полу, она приблизилась к окну, сквозь которое можно было разглядеть купола города, и, взирая на рассвет, Вирджиния расправила свои смятые крылья.

«Ну вот и все! – мысленно усмехнулся ангел. – А мне ж внушали, что, подавшись греху, я пропаду, и попаду я в лапы демонов из ада, откуда не будет более мне спасения. Заставляли меня верить, что тьма жестока, холодна, но на самом деле я здесь пребываю в окружении тепла и уважения. И, признаться, мне впервые на сердце так легко и так отрадно. Скинуты мои оковы и все тяжкие запреты. И вот она – следующая ступень развития души моей! – Вирджиния глубоко вздохнула и ощутила, как свежий и прохладный утренний воздух наполняет ее легкие. – И чувствуя уж я, как земля тает под ногами и превращается в теплые, густые облака. Они возносят меня над миром и дают взглянуть на реальность глазами тех, чьи жизни здесь протекают. И нынче зная причины и зная последствия, я понимаю, что мир этот прекрасен! Он неповторим своими красками, звуками, рельефами, разнообразием жизни и, главное, соблазном. А эта музыка! Я впервые слышу истинную музыку души. Нет, в комнате беззвучие, но эта мелодия продолжает звучать во мне... извне! Она такая тихая, медленная, гармоничная и грустная. Этот необъятный минор овладевает мной, и я бы предпочла клин острого копья себе под грудь, но никогда впредь более не расставаться с этим ощущением. Но... но все же дышится мне тяжко. Может, это по причине той, что я ранее не дышала вовсе? И вот она, вечность моя! То ли ликовать, то ли пуститься в плач; то бьется сердце, то замирает. Хочется вскрикнуть – да нет слов, хочется парить над собою – да неохота взлетать, хочется уснуть – да утро уже. Ведь жизнь – это не только существование, это еще и перспектива, риск, развитие и образование себя. А чтобы познать сей образ в целом, надо познать его со всех сторон. В основе всего заложено желание. Нет, вовсе не потребность, а именно желание, прихоть, своенравие, воля, что и крутит шар земной вокруг своей оси в ритм сердцебиения тех, чьи сердца замирают от восторга. О, Богиня всевидящая, я не пытаюсь порочить учениям твоим, я лишь хочу открыть тебе глаза, ведь жизнь – это не только книга и слова, что можно перечесть и пролистать. Нет! Жизнь можно лишь прожить, иначе это не жизнь вовсе. Но все же нет блаженства без греха. И мне хочется забыть обо всем этом: о зле и о добре, о днях и о ночах, о пороках и пророках, о грехах и чистых днях – и затаиться в тишине, ни на что более не взирая, ибо в неведении есть мое блаженство!»

Вирджиния повернула голову и увидела, что ее большие размашистые крылья не такие уж и белые, какими всегда до этого являлись. Они стали серыми и с каждой секундой обретали все более темные тона. Взирая на то, как темнеют ее перья, девушка не стала придавать этому значение, так как понимала, что это всего лишь малая доля платы за совершенный ею поступок.

Когда падшая наконец покинула логово Сатаны, она уже совсем не была похожей на ту, которой прошлым вечером в нее заходила. Длинные белые волосы Вирджинии стали заметно короче и темнее, крылья теперь походили на затрепанные крылья черного ворона, а ее наивное девичье личико стало хмурым и серьезным. Даже тот порванный полупрозрачный халат, которым она прикрывала тело, казался каким-то серым и грязным.

Крылатая со своими мыслями медленно и без особого желания передвигать ноги шагала по пустым залам дворца, направляясь обратно в свои покои, держа спину статно, чувствуя себя хозяйкой, но все еще ощущая тяжелый груз своей вины. Вскоре она очутилась у огромной центральной лестницы, по которой не торопясь поднялась и оказалась в главном зале, где и встретила как обычно одетую во все только черное и с ярко накрашенными губами Роксану, которая тем временем вульгарно восседала в углу зала на живописном деревянном креслице с темно-красной обивкой, держа незажженную дамскую сигарету в руке, тихо посмеиваясь, глядя на ангела.

– Утро доброе, мадам! – произнесла смерть, продолжая тихий смех.

– Мадемуазель! – ее грубо поправила голубоглазая и неодобрительно взглянула на даму в черном.

– О, ну как же? Как же? Мадемуазель! Да, кстати, всегда хотела тебя кое о чем спросить. Твое имя: Вирджиния – это случайно не от слова девственница? – Роксана продолжила глумиться. – Знаешь, ты же никогда таковой не являлась, ведь девственность – это не только плева, это сущность.

Она вновь засмеялась, но только на сей раз не скрывая своего явного коварства.

Крылатая, впредь более не желая видеть эту женщину, повернулась к ней спиной и гордо зашагала по направлению к той спальне, которую слуга Дияко выделил для нее, стараясь сохранять спокойствие и игнорировать тот злобный смех, что эхом следовал за ней. И наконец оказавшись в своих покоях и мгновенно закрыв дверь за собой, Вирджиния спешно приблизилась к кровати, тревожно пала на нее и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заревела.

Но ее плач продлился недолго, ибо вскоре он незаметно сменился на безумный, громкий и зловещий смех, что будоражащим громом стал распространяться по всему дворцу и даже за его пределами, оставляя после себя только первобытный страх и колющий холод. Ни песнь Роксаны, ни даже гнев самого Дияко не могли сравниться с тем ужасом, что нынче излучал смех крылатой красавицы.

Голубоглазая, чьи очи стали наливаться фиолетовым огнем, вновь присела на мягкий табурет у столика с овальным дамским зеркалом и, взглянув на свое отражение, себя в нем более не узнала, ибо то, кем была она ранее, осталось где-то позади. Сейчас же перед ней была новая Вирджиния.

Глубоко вздохнув, она приступила разглаживать заломившиеся черные перья своих крыльев, после чего, теперь уже ничего не боясь, взяла со стола королевский гребень из чистого серебра и начала причесывать свои потемневшие волосы. А вскоре и вовсе скинула с себя то изорванное одеяние, что ранее было белым, и прикрылась черным шелковым плащом.

И долго сидела она в тишине, не думая более ни о чем, с изумлением и восхищением глядя на то, как ей ухмыляется ее отражаемый двойник.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА