Глава XXV: Исповедь

В минуты, когда маэстро наслаждался затерянной во времени поэмой, написанной безымянным секретарем самого короля Белы, Роксана покинула мастерскую музыканта и очутилась на окутанной туманом улице. Серая мгла к тому времени уже начала медленно рассеиваться, но кругом все еще по-прежнему оставалось мутным и непроглядным. Близился вечер. А дождь, который только и делал, что дразнил землю мелкими каплями, в тот час немного притих; хотя в воздухе было влажно, и черные волосы Роксаны незаметно покрывались хрустальной росой.

Когда дама появилась на улице, живописные городские лампы вокруг нее неожиданно стали зажигаться, но светлее от этого не становилось, а, пожалуй, даже наоборот, из-за этих одиноких, тусклых огоньков, светящих сквозь широкий слой тумана, становилось как-то пасмурно и грустно.

Пронзая тишину, кружащую вокруг Роксаны, пробивались отдаленные шумы городских сирен, встревоженные голоса людей, которых, как казалось, в тот час на улицах Будапешта и не было вовсе, да прочие малоприятные, но довольно привычные для больших городов звуки. Столица продолжала оправляться после минувшей ночи, которая оставила после себя неизмеримое количество хаоса – как материального, так и духовного.

Дама в черном недалеко отошла от дома, где проживал маэстро, оказавшись у небольшой лесенки, ведущей вниз с горы через небольшой парк. Ей было достаточно повернуть голову, чтобы увидеть балкон композитора, с которым она и провела эти сутки. И посмотрев через плечо, зеленоглазая невольно улыбнулась, взирая на то, как в его окне сквозь завесу тумана и широких штор виднелось тусклое мерцание свечи, при свете которой маэстро сочинял свои произведения.

Продолжив неторопливо спускаться по ступенькам, в поле зрения Роксаны неожиданно появился уже знакомый ей женский силуэт, который, если судить исключительно по виду, стоял на ногах не без усилий.

Это была Элеонор, упирающаяся всем телом на практичную и при этом донельзя стильную трость. Она, как и всегда, была одета в строгий и элегантный черно-белый костюм, будучи на каблуках, которые ничуть не уступали по высоте и изящности каблукам Роксаны. Но несмотря на свой надменный и неизменный имидж, созданный только для того, чтобы постоянно демонстрировать окружающим свою хладнокровность и непоколебимость, Элеонор в те минуты все же выглядела так, будто была готова склониться перед кем угодно, кто соизволил бы ее выслушать.

Она провела целый день, гуляя по городу, практически даже не останавливаясь. Ее ноги дрожали, и казалось, что она в любой момент могла упасть на землю, так как проснувшись сегодня утром, пережив бесчисленное количество впечатлений, увиденных в глубоких снах, Элеонор тут же вышла на улицы Будапешта, гуляя из квартала в квартал, надеясь вновь свидеться с той, которую вчерашним днем встретила в парке, периодически спрашивая у случайных прохожих: не встречалась ли им на пути дама, внешность которой ей по-нормальному так и не удалось описать. И, к ее удивлению, загадочную красавицу, подходящую под многочисленные и довольно нелепые описания Элеонор (ибо она пыталась называть то, чему еще не придумали слов), видели практически все, к кому обезумевшая женщина с тростью подходила. Вот только каждый давал кардинально различные направления, где им встречалась та самая дама в черном, и при этом никто точно не мог сказать, когда именно они ее видели... да и видели ли вообще.

Так и шаталась Элеонор по столице без каких-либо ориентиров в поисках тени, в которую она и сама-то толком не верила. А минут пять назад, примерно в то же время, когда Роксана покидала квартиру маэстро, кто-то заметил, как эта стильная женщина с тростью, у которой почему-то давно потек макияж на лице, молча посреди улицы из дамской сумочки вытащила серебристый револьвер, приставила к своему виску и тут же спустила курок, однако, к ее сожалению и, возможно, к сожалению наблюдающего, выстрел так и не раздался.

– Опять кто-то спичками балуется! – с усмешкой проговорила Роксана, подойдя к Элеонор со спины.

– Вы! – затаив дыхание, невольно произнесла женщина с тростью в момент, когда оглянувшись увидела, как дама в черной мантии неожиданно вышла к ней из тумана. – Это действительно вы! Я желала свидеться с вами с момента нашей прошлой встречи. Это чудо, что я... что вы снова нашли меня! – Голос Элеонор дрожал, она говорила с придыханием и постоянно запиналась. – Как... Скажите, как мне вас звать?

– Меня зовет Шекспир в шестьдесят шестом сонете. Прямо взывает, как и вы, – холодно ответила Роксана и строго посмотрела на собеседницу. – Однако я ведь просила меня не торопить. Но вы так и продолжаете играть с судьбой своей в орлянку. – Зеленоглазая, вздохнув, устало развела руками. – Что же мне с вами делать?

– Просто заберите меня... – начала Элеонор, но Роксана ее тут же перебила, взглядом дав ей понять, что смертной пока никто не давал право голоса. И Элеонор резко опустила глаза, стоя перед предвечной так, как подсудимый стоит перед судьей.

– Не могли дождаться завтрашнего дня? – риторически звучал голос той, что была в мантии. – По моему календарю, для вас еще покой не уготовлен. Я должна была прийти... а точнее, должной буду явиться к вам как минимум часов через тринадцать. И до тех пор, любезная, признаюсь, вы-таки не мой клиент.

После этих слов наступила тишина.

Продолжая строго смотреть на Элеонор, понимая, что та, в отличие от большинства людей, желающих покончить с собой, была слишком серьезно и решительно настроена на этот роковой и осознанный поступок и что так или иначе она обязательно сделает с собой что-нибудь смертельное до назначенного ей срока, Роксана тяжело вздохнула и, не спуская глаз со смертной, устало продолжила свою речь:

– Часам к семи последующего дня у вас, милая моя, начнется то, что люди обычно называют шоком болевым. Соседи ваши, ибо сами будете не в силах, вызовут врачей, и через несколько часов окажетесь в палате номер два больницы здесь неподалеку, где в агонии невыносимой и проститесь вы со светом дня. И признаюсь вам заранее, что в те самые мгновения вы, осознавая, что вам дышу уже я в спину, более всего на свете будете молить меня вас не забирать. Ибо независимо от боли, как телесной, так и моральной, что терзает нынче вас, вы, красавица моя, делая последний вздох, как и все остальные до вас, осознаете, что жизнь коротенькая ваша все-таки была прекрасной. – Роксана настойчиво кивнула головой, требуя от Элеонор нормального и конструктивного объяснения, ибо в голове этой обезумевшей женщины творилось такое, во что смертоносной даже заглядывать не хотелось. – Так говорите же тогда, зачем искали со мной встречи? Чего мне с вами сотворить?

– Прошу вас... Молю вас... Заклинаю! – получив разрешение на слово, в слезах навзрыд заговорила та, что надежду потеряла, и, невзирая на мокрый и грязный асфальт, пала перед зеленоглазой на колени. – Возьмите меня с собой, ибо боль эта невыносима, и я желаю умереть!

– Да... – Роксана, глубоко вздыхая, начала смотреть по сторонам, наслаждаясь видом тумана, который все еще продолжал кружить над Будапештом. – Безумец тот, кто разуверен, что жизнь дана не для людей. О! – неожиданно воскликнула она, глядя в небо и вытянув руку вперед ладонью вверх. – Снова дождь пошел. Ну разве это не прелестно! Солнце село, сквозь мглу луна мерцает серебром! И ты от этого всего отречься пожелала?

– Я лишь хочу страдание свое умерить...

– Ты желаешь то единственное, чего тебе не суждено. К тому же, позволь тебе напомнить, милая моя, что ты сама виновница трагедии своей. И все из-за упрямства, ибо не легла под нож, пока не стало поздно. Гордыня привела тебя ко мне, она же и склонила передо мной твои колени. И даже нынче, в эти дни вместо того, чтобы смириться с участью своей и продолжить насыщаться последними часами единственного, что вообще принадлежит только тебе, а точнее твоей жизнью, ты вновь идешь против судьбы, желая свидеться со мной пораньше, пытаясь умертвить себя.

– Умоляю вас: позвольте мне коснуться ваших рук! Возьмите же меня туда, откуда более нет возврата, ибо жизнь моя скудна и отвратна мне самой. Вы, несомненно, правы: гордость – мой главный порок, так как с тех пор как мне поставили диагноз, еще с самых ранних лет смела самой себе поклясться я не быть похожей на других, не быть такой, как все, а быть намного лучше, чтоб поклонялись только мне, чтоб почитали и боялись. И жизнь свою карьере посвятив, в поисках наживы и самосовершенствования, что нарисовала я себе, собой быть вовсе перестала, надев маску хладнокровия, в которой надменно я плевала в лица всем без исключения... и порой даже тем, кто бескорыстно шел на помощь и к кому сама питала чувства, дабы гордость сохранить. – Элеонор сквозь слезы засмеялась, произнося эти слова. – Вся моя жизнь была сплошным театром, комедийной пьесой, ненавистной мне самой, которую я всегда считала драмой, пока не осознала наконец-то ее скрытый сатирический подтекст. Заберите же меня – я вас умоляю! Иначе зачем еще вы здесь?

– Прав Дияко, говоря, что человек – загадка. Приходишь рано – жалуетесь судьбе, приходишь поздно – ругаете за опоздание. – Роксана, продолжая любоваться серым небом над головой, иронично, с какой-то глубокой внутренней болью незаметно улыбнулась. – И при этом ведь счастливые вы, люди. Вы косе моей покорны, когда как я обречена веками гнить в этой вселенной, и никак не суждено отведать мне собственного сока.

В этот момент Элеонор, продолжающая склоняться перед предвечной, медленно приподняла на Роксану свои полные слез и удивления глаза, понимая, что дама в черном и вовсе даже не слушает ее, а говорит исключительно о чем-то своем.

– Так значит вы, как и я, тоже желаете о запретном, – прошептала она робко.

Услышав это, Роксана с явным недовольством окинула взглядом страдающую женщину, ибо то, что смертоносная говорила о самой себе, не предназначалось для чьих-либо ушей и уж тем более не произносилось для того, чтобы какое-то смертное создание делало на этом свои умозаключения. Но, к счастью для Элеонор, у той, что судьбами людей играла, был довольно романтический настрой, и над кем-либо глумиться она в тот час не располагала.

– Хорошо! – Роксана медленно присела на корточки перед склонившейся женщиной. – Я не Дьявол, ни Богиня, но посмею уж вмешаться. Избавлю тебя от этой боли, исполнив я твое желание. Да только смотри – не упрекай!

Она обхватила голову Элеонор и сделала попытку поцеловать ее в уста, но та, не ожидав такого жеста, брезгливо отвернулась.

– Боишься коснуться моих губ? – зеленоглазая спросила.

– Вы женщина! – в ответ та прошептала.

– В первую очередь я твоя мать.

– Вы смерть моя...

Роксана улыбнулась.

– Это одно и тоже.

И с этими словами она легко и незаметно все же поцеловала смертную в уста, отчего та неожиданно ощутила необъяснимую легкость и свободу. Элеонор в этот момент показалось, что у нее сейчас должно померкнуть в глазах и вовсе все исчезнуть раз и навсегда, однако ничего этого не произошло.

Женщина с удивлением приоткрыла свои напуганные очи и, с непониманием глядя на Роксану, стала медленно подниматься на ноги. И в эту самую секунду произошло то, на что она даже и надеяться давно перестала: она осторожно встала в полный рост и, как бы ей это ни показалось непривычным, невыносимая боль в ее бедре полностью исчезла, оставляя после себя только странное и прохладное чувство того, что чего-то теперь уже и не хватает.

– Но... Но как? Быть того не может! – потихоньку осознавая, что же именно произошло, осторожно заговорила Элеонор, опасаясь спугнуть минутную легкость. – Если я не брежу, то скажите: как мне вас...

– Благодарить меня не стоит, – тут же ответила Роксана, – ибо тебя я только что теоретически убила. Нет-нет, ты не подумай! Практически ты будешь жить. И жизнь твоя будет некороткой, ибо приду я за тобой тогда, когда исполнится тебе восемьдесят девятый год. Однако жизнь ли это будет вовсе? В этом главный твой вопрос.

– Что вы имеете в виду? – не понимая о чем идет речь, спросила та, которая за долгие годы впервые смогла уверено стоять на ногах, не прибегая к помощи трости.

– Видишь ли в чем дело... – начала Роксана, облокотившись спиной об уличный столб, размышляя над тем, как бы точнее объяснить свои мысли той, которая видит мир в трехмерном измерении. – Существует, назовем его, вселенский план, ведомый Демоном с Богиней, в котором каждый человек, животное и даже самый незначительный предмет имеет свое особое предназначение. Твое же предназначение завтра утром умереть. И хотя избавила тебя я от болезни, и ты, Элеонор, свое продолжишь бытие и не простишься завтра с миром, замысел вселенной изменить уже нельзя. А это значит, что жизнь твоя все краски потеряет, ибо быть тебя здесь более не должно. Не жизнь, а существование. Ты превратишься в собственную тень, лишенную всяких чувств, удовольствий и страданий, фригидную да леденящую, как лед, не способную даже свой холод ощутить. О муже и о детях даже не мечтай! Бездетной будешь ты отныне. А мужчины же твои, с которыми ночи коротать захочешь, уже на следующее утро тебя будут забывать. Забудут вскоре и родные, знакомые, друзья. Карьера тоже не удастся, да и вообще все эти годы просуществуешь ты без смысла, не оставив ничего... и ничего и не возьмешь, будто тебя и вовсе нет. Обыкновенный наблюдатель с опустошенною душой. Так говори же мне пока не поздно, пока стою я пред тобой: неужели ты себя обречь на эту участь хочешь?

– Да! – тихо, но довольно уверенно ответила Элеонор, делая самый важный выбор, который когда-либо ей предоставляла судьба, выбирая между смертью и безнадежно бессмысленным существованием, полностью осознавая, что не всякая жизнь лучше смерти.

– Пусть будет по-твоему! – вздохнула Роксана. – Тогда на этом и расстанемся с тобой. А когда через полвека вновь к тебе я объявлюсь, ты мне и расскажешь: стоило ли оно того?

Элеонор с неописуемой словами благодарностью вновь приклонила перед предвечной голову, а когда приподняла, увидела, как Роксана беззвучно растворилась во мгле столь же неожиданно, как и появилась.

И продолжая стоять в полном одиночестве на пустой и тихой улице, окутанной серым туманом, женщина, которой опора была более не нужна, тут же отбросила свою стильную трость куда-то в кусты, сразу после чего, не боясь испачкать блузку, верхнюю пуговицу которой смело расстегнула, рукавом вытерла с лица слезы, испортившие весь макияж, и торопливо скинула с себя свои красивые, но донельзя неудобные туфли, с облегчением ступив на землю босыми ногами. А через несколько минут, вновь переосмыслив все, что только что здесь было сказано ею и зеленоглазой дамой с губами цвета крови, имени которой она так и не узнала, Элеонор скрылась и сама.

СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА